Легко могло случиться, что мы не встретились бы в море жизни.
Ант. Ладинский, «Когда пал Херсонес»
…благослови этот брак и подай этим рабам Твоим Прохору и Вере жизнь мирную, долгоденствие, целомудрие, друг ко другу любовь в союзе мира, потомство долговечное, радость о детях, неувядаемый славы венец…
В новой церкви совершалось таинство венчания. К высокой двускатной кровле деревянной постройки, похожей на избу, без купола и креста, поднимались сиреневые облака фимиама, растворяясь в солнечном свете, лившемся из трех маленьких окон. Седобородый священник в небесно-голубой новой епитрахили на шее, животе и груди, белых поручах и фелони, расшитых золотыми крестами, – подарках воеводы Никиты – стоял перед женихом и невестой. Прохор в белой рубахе, вышитой на груди и рукавах конями с шеями, как у лебедей, алом кушаке, узких портах и блестящих сапогах – голенище гармошкой – был истинно молодым князем, в могучей руке державшим пальцы Веры. Девушка низко опустила голову и всхлипывала так, что бронзовые колты с грустной Сирин-птицей с человеческой головой качались у висков и ушей, приделанные к бело-алому очелью с цветами, лепестки которых казались острее наконечника стрелы. Тяжелая коса русых волос с ярким рыжим отливом струилась вниз по зеленой тунике с широкими рукавами – навершнику – из-под которого к самой кисти спускались белые пышные рукава рубахи, подолом почти до самых лаптей. Невеста щеки, покрытые бледными по осени веснушками, белить не стала. Во всем виде ее неаккуратность была, будто собирали наспех.
На половине жениха стояли родственники мужского пола – степенные и бородатые, в холщовых рубахах, с шапками в руках. Отец и братья молодого оценивающе оглядывали невесту. Гостьи женского пола пестрой нарядной толпой стояли на другой половине церкви. Мать и невестки Прохора поджимали губы. Болтливые девушки шептали:
– Везет Добраве-то! Муж ее нарядит как боярыню.
– И чего плачет, глупая? Или есть у нее кто?
– Не примечали…
– Говорят, отец за косу по двору таскал, чтобы в церковь идти согласилась.
– Мне и глядеть-то на него, мол, противно!
– Стерпится-слюбится…
– Прищемила его, первая на деревне плясунья, – ворчала свекровь.
– Ох, голытьба, – шептал дед жениха соседу. – Приданого за ней три рубахи, под венец в нашем пошла…
…но, как Церковь подчиняется Христу, так и жены своим мужьям во всем…
– Хорошего жениха сыскала дочке! – говорила матери невесты ее сестра.
Не трогал сердца невесты отрывок о браке в Кане Галилейской. Девушка перестала плакать. С оцепенением смотрела она перед собой прямо в большие глаза Бога-страдальца с иконы. Он помилует. Он простит…
С улицы доносилось ржание коней, лай собак и чьи-то крики. Гости переглядывались, но выйти из церкви никто не решался.
…сам ныне рабов Твоих Прохора и Веру…
– Добраву. Я Добрава! – сказала вдруг невеста, вскинув голову.
– Другим именем крестили тебя, чадо, – удивленно сказал священник.
– А ты в церкви меня побей, Прохор. Чтобы сразу за все отмучаться, – обратилась невеста к жениху.
– Бесноватая! – крикнул кто-то в толпе.
Девушка смело обвела всех глазами – уже без страха и страданий. Ноги резвые. За церковью лес. Там ищи-свищи ее – вовек не отыщут! Добрава по до блеска натертым половицам двинулась к гостям, будто бы ища глазами отца и мать своих. Прохор потянул девушку за руку к себе. Невеста вдруг с силой наступила суженому на ногу и бросилась к выходу. Сосед перехватил ее у двери и упал прямо на Добраву, сбив ее с ног и спрятав под собой. Из могучей широкой спины торчала длинная стрела с белым оперением. Женщины закричали. В церковь забежали мужчины в коричневых халатах с косым запахом и войлочных шапках с меховой опушкой. Одни принялись рубить саблями людей – безоружных. Другие сдергивали с убитых серебряные и медные кресты, срывали с рыдающих жен и дев колты, бусы, перстни, серьги, височные кольца-усерязи и рясны. Красивых подхватывали и выносили на улицу, наступая прямо по убитому и лежавшей под ним Добраве. От воплей, стонов, лиц, искаженных в ужасе, тяжелого запаха попавшей на лицо и одежду девушки крови, от ее металлического вкуса, ведь капли стекали по носу и губам, невесте стало дурно, и она побледнела. Срывавший с ее головы колты воин принял Добраву за мертвую. Крича что-то дикими голосами, враги выбежали из церкви. Только тогда осторожно отодвинула несчастная труп и вылезла, опуская руки в кровавые лужи, прячась за стеной и дрожа от страха. Рядом лежал Прохор с отрубленными руками и раной на груди. Рот его был открыт, а глаза с удивлением смотрели на потолок церкви, будто не знал юноша, что люди смертны. Мать в разодранной на спине рубахе навалилась на покалеченное тело отца, в одно время с ним отдав Богу душу. Опрокинутая икона одним только углом стояла на полу, а другим опиралась на бревенчатую стену. Казалось, что грустный Бог падает в бездну. Добрава обхватила колени руками. Не было сил плакать.
На улице еще кричали люди, ржали коротконогие лошади, скулили псы, слышался треск, будто ломали дома. Враги внезапные разорили деревню. Под горький плач в рабство в сухие степи угоняли людей, потерявших негаданно дом, родных и любую надежду на счастье. Добрава слышала это. В общем крике доносились до невесты голоса тех, кого знала, кажется, всю свою жизнь. От этого становилось еще страшнее.
Вдруг горький запах дыма потянулся в церковь. Глаза защипало. Слезы потекли на испачканные щеки. Загорелись еловые, сосновые и дубовые избы, солома, плетни, сараи, амбары, овины, бани. По сухим поленьям плясали языки пламени, сначала крохотные, как грибы на пне, а потом большие, будто вырвавшиеся из-под котлов мохноногих бесов. Огонь рвался к самому вечернему небу, облизывая серо-золотые облака, и гудел. Черные и белые хлопья залетали в церковь через двери и окна, и Добрава кашляла и думала, что все, что ни есть у нее внутри, выскочит наружу на перепачканные стены. На лбу крупными каплями выступил соленый горький пот. Становилось жарко. Девушка будто очнулась. Ее убежище горело! Воняло жареным мясом. Огонь уже опалил дверной проем, от которого по стене пошли черные пятна. Добрава задыхалась. Оторвав кусок навершника и закрыв им нос и рот, согнувшись в три погибели от тяжелого дыма, несчастная бросилась в ту часть церкви, где был устроен алтарь, – еще не тронутую пламенем. Увы! Несмотря на осеннюю пору, запер уже Перун небесные криницы – дождевые облака, похожие на стадо коров, в хлеву с ледяными засовами. Не выдержав огня, провалился прямо в церковь пылавший кусок сухой кровли. Добрава позвала на помощь:
