Вместе с ожившим, медленно раздвигающимся занавесом возникает задумчивая, немного грустная, чуточку ироничная мелодия. Это флейта.
Ночь. Улица. Фонарь… Угол многоэтажного жилого дома. Ещё светятся стеклянная дверь и вывеска кафе: «По-домашнему». Два подъезда, между которыми – будка телефона-автомата. Ближе, на первом плане, скамья и парапет набережной. К воде, то бишь в зрительный зал, ведут широкие полукруглые ступени. Зал – это как бы река.
На скамье, в полной неподвижности, нахохлившись, сидит ХМУРЫЙ. Из-за угла, чуть ли не с закрытыми глазами, словно сомнамбула, приближается молодая женщина в длинном белом платье, играющая на флейте. Это МУРАВЕЙКО. На левом рукаве белого платья – красная повязка. На локте правой руки висит резиновая дубинка. МУРАВЕЙКО оглядывается подозрительно.
МУРАВЕЙКО /отнимая от губ флейту/. С преступностью, конечно, надо бороться всем миром. Сообща!
ХМУРЫЙ. Правильно. Пусть каждый сам себя ловит!
МУРАВЕЙКО. Но я-то сама – из милицейского кооператива.
ХМУРЫЙ. Платная, значит? Ну-ну.
/Удовлетворённая ответом, снова взявшись за флейту, МУРАВЕЙКО уходит. Мелодия постепенно затихает. Из кафе, явно подталкиваемый в спину, неохотно выходит ПОДГУЛЯВШИЙ, переругиваясь со служителем./
ПОДГУЛЯВШИЙ. Нравится, вот и сижу! Ну и что, что все гости ушли? Ну и что, что юбиляр ушёл? /Свет в кафе гаснет./ И это – кооперативное кафе! За тройную цену! /ХМУРОМУ./ Я нынче на два юбилея приглашён был. На первом пообедал, а на втором, здесь – ну никакого аппетита. Вот и сидел, ждал, когда этот аппетит появится. /Пошатываясь, уходит./
/Из первого подъезда выходит ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ ДАНИЛЮК, молодцеватый мужчина при усах и в полной пожарной амуниции. Из второго подъезда – ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА КАРПУШКИНА, красивая, могучего телосложения дама. Оба бросают взгляд на часы./
ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Мне на дежурство, Оксана Георгиевна, а вам – на смену? Так?
ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Так, Игорь Тарасович. Первую партию городских булочек мы выпекаем поздно ночью!
ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Для тех, кто не спит?
ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Вот именно.
ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Городские – это ведь бывшие французские?
ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Да, они. /Смотря вверх./ Свекровь в окно смотрит… Пойду.
/Кивнув друг другу, расходятся. Слышится шум приближающейся автомашины. Останавливается. Хлопает дверца. Не заметив ХМУРОГО, мимо пробегает мужчина лет сорока, в рабочем комбинезоне. В руке у него куртка. Это ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ КАРПУШКИН. Оглядывается на не видимого за сценой водителя./
ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ. Я мигом! Не беспокойтесь! У приятеля одолжу и… /Вбегает в телефонную будку, набирает номер./ Что? Какой ещё, к чёрту, автоматический секретарь?! Эдик, это я, Игнатий! Ну, так как? Всё в силе? Нет, пока один. Она чуть позже явится. Ну, не так-то ведь просто солидной даме ночью из дома исчезнуть. Я-то? Да прямо с работы. К себе даже не подымусь. Оксана-то уже ушла – городские булочки они выпекают поздно ночью – а мама дома. Не выпустит. Хуже тёщи! Ну, часочка через три явлюсь. В цеху, скажу, задержался. /Смеётся./ Так, я ж и вправду задержался. Что делал? Панелевозы ремонтировал! И так, знаешь ли, увлёкся… Чуть на свидание не опоздал! /Смеётся./ У тебя удобно? Мы неприхотливы! Что? Трубы гудят? Никак слесаря не вызовешь? Ну, этим ты нас не запугаешь! Всё! Поднимаюсь! /Убегает в подъезд./
/Проходит минута… Появляется шикарно одетый ВОДИТЕЛЬ ТАКСИ. Оглядывается./
ВОДИТЕЛЬ. Нет, ты погляди! Мало что за наши, за рубли его любезно сюда доставил, так ещё и… Слинял, подлец.
ХМУРЫЙ. Думаешь, не одолжит ему приятель?
ВОДИТЕЛЬ. А ты бы одолжил?
ХМУРЫЙ. А ты?
ВОДИТЕЛЬ. Бормотал что-то всю дорогу, в затылке скрёб. Ай да, Карпушкин, говорит, ай да молодец! /
