В глазах темнело, в лёгкие будто засыпали пепел, а я всё продолжал бежать, раз за разом сбиваясь и ударяясь о бетонные стены. Уже десять минут тёмные переулки сменялись один за другим, а топот за спиной всё не утихал. В очередной раз прозвучал противный свисток, и появилось сильное желание засунуть его в глотку хозяину.
– А ну стой, паскуда! – раздался сзади запыхавшийся голос.
«Тоже устали, уроды…» – пронеслось в голове, как вдруг уставшие ноги заплелись, я споткнулся и кубарем полетел вниз. Лицо впечаталось в мокрый асфальт и добрые метра полтора проехало по нему вперёд, однако эта боль разом поблекла на фоне удара кирзовым сапогом под дых.
– Ага! Говорил же, поймаем! – раздался над головой гнусавый голос, и мир выключился от удара дубинкой.
Вся эта история началась чуть больше полувека назад. Просто в один день границы города закрыли, и десятки тысяч людей враз оказались заперты в самом поганом месте на земле, прикованные трудовой повинностью к шахте в пятнадцати километрах за чертой поселения и градообразующему химзаводу. В тот день кончилась старая и началась привычная для нас жизнь этого маленького городка, изменившая сознание многих людей. А мы – дети этого города. Грязные, чумные и радиоактивные. Вечно голодные и никогда не просыхающие. И остаётся нам лишь безмолвно вариться в этом котле, не в силах что-то изменить. Не в силах пробудить в себе жажду перемен. И лишь одна маленькая мысль о том, что что-то не так, всё вилась где-то в периферии, а я никак не мог её ухватить. И с каждым ударом дубинки по хребту она удалялась всё дальше и дальше…
Рукав плаща предательски зацепился за небрежно срубленные кусачками края сетки, отчего забор дёрнулся, и по переулку, отражаясь от мокрых бетонных стен, полетел неприятный лязг, нарушающий ночную тишину. В темноте кто-то встрепыхнулся, раздался удаляющийся топот чьих-то лап. Я с досадой ощупал образовавшуюся на локте дыру, отряхнулся и встал без движения, вглядываясь во мрак за спиной. Никого. Преследования не было, как и, впрочем, вчера, позавчера, да и в любой другой раз. Почти любой. Этой поганой осторожности не было бы вообще, если бы не тот случай со внезапно появившимся в переулке капитаном и последующей неделей отработок за нарушение режима. Неясно только, кому это самое нарушение вредит. Там, в управлении, знали всё: когда, где и как проводит свободное время каждый рабочий. Знали и молчали, а ловили только последних неудачников, угораздивших попасться на глаза патрульным. Таких, как я, например.
Где-то вдали затрезвонил свисток жандармов, залаяли собаки, бьющиеся о громыхающие сетчатые заборы. Я развернулся на месте и быстрым шагом направился дальше. Нет, гнались точно не за мной – уж больно далеко. Но, как говорил Сива, стоит держаться подальше от подобных происшествий. Всегда есть риск попасться на глаза патрульным, решившим посмотреть, что за шум на секторе. В лучшем случае отправят на отработки, в худшем – повесят побег от служивых, пусть ты даже и не пытался удрать.
А полицаев в последнее время начали присылать всё злее и злее. В морду двинет – и глазом не моргнёт. Я прибавил шагу.
Уставший после тяжёлого дня, город спал. Глухую тишину нарушали лишь редкие крики патрульных и стук колёс со стороны железнодорожной насыпи, располагавшейся где-то на западе. Наиболее удачливая половина местного населения давно разбрелась по норам заливать тоску прозрачной. Остальные, в свою очередь, уже как несколько часов скрылись на ночной смене в заводах и фабриках. Улицы пустовали, пугая своей темнотой любого злостного нарушителя режима. Впрочем, тысячи рабочих часов в сырых и мрачных подвалах избавили местных от любого страха. Бояться в этих местах не было ни желания, ни сил.
Спустя пару минут петляний по переулкам я вышел к знакомому зданию. Серая двухэтажная коробка глядела на улицу тёмными квадратами зарешеченных окон, из которых, если присмотреться, сквозь щели в ставнях пробивался тусклый свет.
«СЕКТОР 5. ДИСПЕТЧЕРСКАЯ» – гласила надпись на табличке, прибитой справа от входа. Я немного постоял в нерешительности на ступени и, напоследок пробежавшись взглядом по проржавевшим буквам, потянул дверь не себя. Раздался тихий металлический скрип, на мокром асфальте засветилась тонкая желтоватая полоска, но затем быстро пропала, и улица окончательно опустела.
В выжженные ноздри резко ударил едкий запах спирта, а глаза, привыкшие к темноте, непроизвольно закрылись, спасаясь от света висящей под потолком лампочки. Неразборчивое бормотание, слышно которое стало только внутри диспетчерской, вдруг прекратилось, скрипнули половицы.
– Марк, это ты? – раздался вкрадчивый голос где-то спереди. Приглядевшись, я с трудом смог разглядеть лицо Сэма, выглядывающего из-за двери подсобки. Парень в нерешительности переминался с ноги на ногу и пристально меня рассматривал, чуть подавшись вперёд. Я уж хотел было спросить, не случилось ли чего, как вдруг вспомнил, что одежда на мне сегодня была совершенно другая, и из-под большого капюшона совсем не было видно лица. Марк, должно быть, принял меня за чужого, отчего насторожился. Чужих у нас не любят.
– Угу, – промычал я и скинул капюшон. Парень вмиг расслабился и, приветственно кивнув, скрылся в подсобке.
– Заходи, Марк, давно тебя ждём. – Донёсся следом всё тот же голос, и я, заперев дверь на тяжёлый засов, пошёл следом.
Запах спирта усилился. Я вошёл в тускло освещенную единственной лампочкой комнатку без окон и с одной лишь дверью, переоборудованную когда-то стариком Борландом из складского помещения диспетчерской в место для попоек. Полупустые железные стеллажи с парой старых радиоприёмников на них были сдвинуты к стенам, рядом стояли коробки с непонятным железным хламом, а в центре помещения располагался простенький стол из старой бочки и листа фанеры на ней. На столе уже красовались три бутылки водки и полупустой паёк рабочего класса «Б», отличавшийся от других пайков яркой красной упаковкой.
Я стянул плащ и, кинув его на ящик с радиодеталями, сел на любезно поставленный Сэмом табурет. Тут же передо мной появилась стопка, и жилистая рука до краёв наполнила её прозрачной. Я благодарно кивнул Сиве и, зажмурившись, опрокинул штрафную. Палёный алкоголь раскаленной медью пролился в желудок, обжигая пищевод, но вместе с теплом почти сразу пришло расслабление. Стало вдруг очень спокойно, лёгкий озноб, не отступавший с улицы, спал, а гудящие после тяжёлой работы руки утихли. Я тяжело выдохнул.
«Не беспокой человека, только пришедшего со смены», – так звучало негласное правило, уже давно действовавшее в здешних краях. Никто никогда не произносил этих слов – понимание само укладывалось в душах людей с каждым прожитым в этом месте днём. Город менял человека с пелёнок, делая его, подобно себе, тихим и мрачным, закапывая все надежды и мечты. Эмоции заменялись скупым безразличием, слова – безмолвным пониманием. Менталитет, негласные правила – всё это, словно наркотик, с ранних лет попадало в разум человека и крепко заседало там без возможности избавления. Именно поэтому совсем не нужно было слов, чтобы понять – мне сейчас нужна лишь стопка водки и минута тишины. С расспросами никто не приставал.
