В дверь тихонько поскреблись, Устинович приподнял голову от стола, заваленного бумагами:
– Войдите.
На пороге кабинета возник невзрачного вида человек.
– Разрешите?
– Проходите.
– Здравствуйте, моя фамилия Невзоров. Николай Васильевич Невзоров. Я главный врач психоневрологического диспансера.
– Здравствуйте. Капитан Устинович. Проходите, садитесь. Чем могу служить?
Доктор подошел к столу, сел на стул, осмотрелся и внимательно посмотрел в глаза капитану. Его взгляд был настолько цепкий и пронизывающий, что Устинович невольно передернул плечами.
– Вы меня изучаете, что ли? – непроизвольно вырвалось у него.
– Извините, это профессиональное. Мне сказали, что вы вели дело об убийстве нашего мэра, Сокольникова Петра Афанасьевича.
– Да. Я занимаюсь этим расследованием. А что вас, собственно, интересует? Дело пока не закрыто. У вас есть какие-то сведения?
– Собственно, конкретных сведений у меня нет. Скорее, есть некоторая информация, которая не может в вашем понимании быть правдоподобной, более того, это всего лишь мои догадки, предположения. Вы можете уделить мне несколько минут? Я попытаюсь вкратце объяснить суть моего дела.
Устинович откинулся на спинку стула:
– Ну, если вкратце.
– Извините меня еще раз за пристальный взгляд, но мне нужно убедиться, что вы сможете понять меня, и не только понять, но и провести некоторые эксперименты, как раз связанные с Петром Афанасьевичем.
– Эксперименты? Какие еще эксперименты?
– Я не могу их квалифицировать как следственные мероприятия, поэтому правильнее их будет назвать экспериментами. Дело в том, что я лично знаком с бывшим нашим мэром, но это знакомство было связано с работой моей как главного врача поликлиники для душевнобольных. Здание наше требовало капитального ремонта, и, естественно, мы своими силами не могли его провести. Поэтому я пришел на прием к Сокольникову. Он меня внимательно выслушал и пообещал посодействовать и при этом странно так пошутил, дескать, что с его работой ему прямая дорога в психушку. И действительно, он помог и с материалами, и со строителями и несколько раз сам приезжал, проверял, как идет ремонт. Мы с ним беседовали у меня в кабинете на различные темы, но он ни разу не попросил меня хоть о каком-нибудь обследовании, хоть предварительном. Отшучивался, что если кто узнает, то можно сразу писать прошение об отставке. Но судя по его лицу, я чувствовал, что его что-то тревожит. Когда я узнал о его гибели, для меня это было личной трагедией. Я тяжело переживал его смерть и даже чувствовал свою вину в этом. Но совсем недавно к нам поступил пациент с тяжелой формой невроза и при этом стал называть себя Петром Афанасьевичем, я задумался об этой форме проявления недуга. Конечно, и раньше довольно часто мне приходилось встречаться с подобными симптомами проявления мании величия и присвоением себе имен великих людей. В психиатрии это явление изучается многими психиатрами, но толкового объяснения пока нет. Меня же эта тема взволновала потому, что здесь присвоение имени знакомого мне человека и, мало того, мой пациент в минуты сильных приступов узнает меня как главного врача психдиспансера и интересуется, как идет ремонт крыши здания. И однажды я подыграл ему, как обычно мы беседовали с Сокольниковым у меня. Я перевел разговор на интересную в свое время Петру Афанасьевичу тему про охоту, на что пациент очень живо откликнулся и точь-в-точь поведал мне историю про охоту на кабана, которую я уже слышал от настоящего Сокольникова. Конечно, этот пациент мог знать эту историю и даже мог участвовать в ней, поэтому я стал вспоминать из бесед те моменты, которые Петр Афанасьевич упоминал во время его визитов в поликлинику. Конечно, такие проявления у пациента не часты, да и после них он впадает в тяжелое состояние, потому что в этот момент он находится в сильнейшем возбуждении и я не могу его долго расспрашивать. И что меня поразило, это то, что он почти всегда в такие моменты отвечает правильно и обращается ко мне как тогда. А однажды он назвал меня душевным аналитиком. В свое время Сокольников назвал меня так, это было один раз, и больше он не повторялся. Вот тут-то у меня и появилось желание провести своего рода эксперимент, свести его с ближайшим родственником, которого он бы узнал, и этот родственник мог бы узнать от него какие-нибудь подробности из их детства. И дальше больше, пациент мог бы рассказать о подробностях гибели настоящего Сокольникова. – При этом Николай Васильевич очень пристально всмотрелся в глаза капитана, надеясь увидеть в них понимание.
Устинович, не проронивший ни слова во время рассказа доктора, заерзал на стуле под его пронизывающим взглядом. В последнее время люди по-другому начали воспринимать действительность, и сейчас просто так отмахнуться от рассказа доктора он не мог. Тем более что перед ним не просто обыватель, а исследователь, врач, человек, заслуживающий доверия. Конечно, это пока никак не пересекалось с его работой, а уж тем более с запутанным делом об убийстве мэра.
– А я чем могу помочь? – нарушил свои размышления Устинович.
– Видите ли, как вас величают? – спросил доктор.
– Александр Витальевич.
– Александр Витальевич, дело в том, что здесь необходимо использовать тех людей, которые тесным образом были связаны с Сокольниковым по работе, в жизни. Но сами понимаете, мало кто захочет общаться со мной, доктором-психиатром. А вот с вами, в рамках следствия по делу, как раз наоборот, обязаны будут общаться. По сути дела, этот случай рядовой, обычный в нашей врачебной практике. Здесь дело в другом, у меня есть версия этого явления, но о ней я бы предпочел рассказать после некоторых экспериментов, уже надеясь на вашу помощь.
– А как вы себе представляете встречу, скажем, родственника Сокольникова с этим вашим больным?
– Ведь вы в рамках следствия можете на вполне законных основаниях вызывать людей, которые, по-вашему мнению, хоть как-то могут помочь в расследовании? – Николай Васильевич пытливо посмотрел на капитана.
– Разумеется. Но я уже опросил многих фигурантов, и мне пока, честно говоря, не за кого зацепиться.
– Вот поэтому я и предлагаю начать с брата Сокольникова – Николая. Насколько я знаю от самого Сокольникова, они были в прекрасных отношениях. Вот он-то нам может очень здорово помочь, вспоминая некоторые случаи из детства, про которые могут знать только они, и тем самым мы сможем проверить мою гипотезу.
Устинович пытливо посмотрел на доктора:
– Что за гипотеза?
– Весьма интересная гипотеза, но, как и всякая гипотеза, должна быть самым тщательным образом проверена. Ошибиться здесь никак нельзя. На кону моя честь и репутация и, наконец, работа, которой я очень дорожу. Все очень просто, Александр Витальевич, – Николай Васильевич заговорщицки наклонился через стол к капитану, – вы вызовете Сокольникова Николая к себе в кабинет и проведете с ним беседу в рамках дела, а потом предложите провести очную ставку, ну скажем, со свидетелем. И здесь самое главное, чтобы в интересах дела Николай ни о чем ни с кем не разговаривал. Возьмите с него подписку о неразглашении данных по делу до конца следствия. А на очную ставку мы его пригласим в больницу, нормальную больницу. Я договорюсь на 2—3 дня об отдельной палате для своего пациента. И еще. Мне необходимо присутствовать при вашей беседе с братом Сокольникова. Его надо подготовить к нештатным ситуациям, которые могут возникнуть при встрече.
