В конце обеденного перерыва – заводская столовая опустела. Рабочие разошлись по цехам, сумбурно обсуждая грядущую забастовку, о которой уже вторую неделю талдычат глизинские пролетарии со своими митингами. За столом остался мастер-станочник видного эриданского происхождения с типичной короткой стрижкой и щетиной недельной давности. Артём Карпов склонился над тарелкой, доедал порцию перловой каши с гарниром. Когда-то рабочих кормили бесплатно, но с приходом к власти капиталиста Иллариона Спрутса, всё изменилось, и за обед стали платить сорок эриданских кредитов.
– Артём! – раздал голос. Бригадир в рабочей спецовке подошел к столу, сжимая в руке перчатки. – Карпов! Иди к начальнику цеха. Тебя вызывает срочно.
Карпов опустил ложку и, несмотря на заметное раздражение, ответил спокойно:
– Когда закончу – зайду.
Карпов не любил заполнять свободное время рабочими обязанностями, и надо сказать, всякий нормальный человек этого не любит.
– Лучше поторопись.
– Я сначала доем, – повторил он сдержанно.
Бригадир в спецовке сел напротив.
– Ты знаешь, ему не нравится, когда опаздывают.
– А мне не нравится кандидатура Спрутса.
Бригадир осторожно огляделся. Почему-то он опасался, что эти слова могут быть кем-то услышаны.
– Ты вот что, кончай эти политические разговоры. Понял?
Карпов допил остывший чай в граненом стакане.
– Я пока еще не начинал.
Он встал, и, задвинув стул, удалился.
Леонид Брониславович, начальник кузово-сборочного цеха, нервно ждал в кабинете. Расположившись в кресле по-хозяйски, он закинул ноги на стол, а голову откинул на спинку кресла. Карпов постучал и вошел. Леонид Брониславович, посмотрев на часы, произнес:
– Ты опоздал на две минуты.
– Я был в столовой.
– Опять в столовой?! – начальник спустил ноги на пол. – Да сколько же можно? Не нравишься ты мне, активно не нравишься. Работать не хочешь, то на больничный, то на обед. В чем дело, Карпов? Ты даже в общественных мероприятиях не принимаешь участия.
Карпов сдержанно слушал, и когда начальник замолчал, он ответил:
– Я работаю с шести утра до половины восьми вечера. За какие-то поганые 500 крд. А за общественные мероприятия, как вы, уважаемый Леонид Брониславович, пожелали выразиться – мне не платят.
– Да ты бунтарь, Карпов. Не нравится – увольняйся.
Фразу «Не нравится – увольняйся», Леонид Брониславович произносил так, словно в этих словах была последняя инстанция, вместо правильного: мы улучшим условия труда. Но условия никогда не улучшались: зарплаты снижались, а цены росли. Не успевал окончиться один сезон, как происходило подорожание стоимости лекарств и продуктов в частности.
– Разрешите честно, Леонид Брониславович? – с покорностью и благодушием сказал Карпов.
Начальник сложил руки на столе, и вероятно предполагал по интонации Карпова, что тот все-таки остепенится, скажет, как был неправ, покается в смертных грехах и вернется к работе.
– Валяй!
Карпов оперся руками на стол, наклонился к сидящему в кресле, и вопреки ожиданиям последнего, ответил:
– Тварь ты, Леонид Брониславович! Наглая, самоуверенная буржуйско-капиталистическая тварь. Тебе ума, сука, не хватит подумать: как людям жить дальше, потому что у тебя, все всегда было – ты был сыт, одет, при машине и хорошей зарплате!
Леониду Брониславовичу перехватило дыхание и сделалось по-настоящему дурно. Он мог бы сейчас вскочить – начать орать и топать ножками, хлопать ручками и метаться по кабинету, швырять бумаги, но с ним в жизни никто так не разговаривал.
– Уволен, – неслышно проговорил он, находясь в легком шоке, а потом повторил более четко: – Уволен!!!
– Да, пожалуйста! – Карпов ушел и хлопнул дверью.
Леонид Брониславович оттянул галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
– Ну, сученок… щенок! Больше ты здесь не работаешь!!!
В коридоре Карпов заржал. Наконец-то высказавшись, на всю катушку, мастер-станочник взял деревянный стул и подпер им дверь кабинета.
Карпов вышел на площадку возле цеха, где обычно собирались рабочие. У стенда стояли сварщики и возмутительно охали, читая о грядущих тарифах. Сто рабочих кузово-сборочного цеха прекратили работу и потребовали повышения расценок за их труд. Они шли по дорожке, пролегавшей параллельно пятому цеху. Карпов, наблюдая за ними, поволок из пачки сигарету. Мужчины, женщины, молодые парни – которых было меньше всего – шли перед глазами, как железнодорожный состав. Из толпы отделился мастер электродного завода Самохвалов – мужчина за шестьдесят, вечно таскающий с собой пузырек аптечной настойки, – и направился к Артёму Карпову.
– Артём Романович, ты с нами? – провещал Самохвалов.
Карпов сначала не понял: с кем это «с нами»? И жутко не любил называться по имени и отчеству, особенно, когда подобным образом обращаются коллеги по заводу явно старше на несколько десятков лет.
Карпов пожал плечами и ответил:
– А куда?
– Все у горисполкома собираются. Народ наконец-то понял, нельзя больше… Дальше-то как жить? У меня семья. Дочка больная, рак у неё, понимаешь… Ей лекарства бесплатно положены. Два миллиона из городского бюджета выделили на какую-то патриотическую чепуху, а онкология без денег сидит. Вот скажи, брат, какой антихрист за этим стоит?!!
– Просто им нужно обеспечивать выполнение государственной функции – производство потенциальных солдат и налогоплательщиков.
Самохвалов махнул рукой и двинулся за рабочими.
– Ты приходи. Карпов. Дело нужное.
Артем сунул руки в карманы и развернулся. Надо бы забрать трудовую и диплом в отделе кадров. Он придумал, как это сделать. В отделе кадров работал бюрократ Степанов, и никакую бумажку просто не отдавал. Артем вошел и поздоровался для приличия.
– Привет, – сказал он без эмоции, положив руки на подставку, разделяющую комнату поперек.
Степанов жевал бутерброд и пил чай.
– Чего тебе?
– Трудовую книжку и диплом, нужно переписать данные.
Степанов поморщился.
– После смены заходи.
– Одна минута, я перепишу, Рабза приказал. Тебе жалко, что ли?
– А, ну если Рабза, – заговорил Степанов, – тогда другое дело. Только быстро. Фамилия?
– Карпов Артем Романович.
Степанов ушел в архив, и через две минуты – принес трудовую и диплом.
Артем взял документы и ушел.
– Эй, что за наглость?!! – опешил Степанов. – Ты что себе позволяешь?!! – он кинулся за ним. – Верни документы! Подонок!
Артем вполоборота посмотрел на него, что Степанов, циничный бюрократ и фемидопоклонник, ощетинился, сжался и ретировался обратно. Вот и документики, подумал Артем, теперь меня здесь ничто не держит. Пусть сами встают в 5.30 и валят на свои заводы в душных электричках. И пока государство не соизволит платить больше, ноги моей здесь не будет.