гур-гур – киношный сленг —
фоновые шумы в кино.
1987-ой.
На меня смотрели две пары тёплых глаз.
Остальные были холодны, или откровенно враждебны.
Первый – в чёрном интеллигентском свитере под горло – водолазке, с добродушным пузцом, круглолицый, с родинкой в надбровье.
Второй был похож на Джо Дассена – в безукоризненно выглаженной голубой рубашке с галстуком и с трубкой в руке, из которой разливался ароматный, пьянящий яблочный дымок.
И было это на вступительных экзаменах
на Высших Режиссёрских Курсах.
*
А заведение-то было элитнейшее —
раз в два-три года набирали по 20—30 человек со всей страны – конкурс чудовищный, поступить туда было непросто.
Мне потом рассказывала директриса Курсов – Ирина Александровна Кокорева:
– Из двадцати – семнадцать против тебя. За – только двое. Я – честно скажу – как-то… не очень ты мне. Но Гуревич встал и сказал – я хочу, чтобы этот парень учился у меня. Галантер его поддержал. А я поддержала Борю. Вот и вся твоя история.
*
Вот и вся моя история.
Что уж они во мне разглядели – не знаю,
но так я оказался на Высших Режиссёрских Курсах
мастерская авторского неигрового кино
двух уже тогда классиков —
Леонида Гуревича (драматургия) с пузцом и родинкой – первые тёплые глаза
и Бориса Галантера (режиссура) – вторые.
Галантер подключился позже и учил нас недолго – болезнь подкосила его.
Воз тянул один Гуревич.
*
Было молодо, было весело и всё казалось впереди.
И моложе всех был уже немолодой Гуревич —
это был второй набор, как ему разрешили преподавать.
В мастерской нашей – москвичка Олеся Фокина, Галя Руденко из Киева, московский грузин Миша Бакрадзе, Саша Виленский из Свердловска, Овез Вельмурадов из Туркмении, Женя Голынкин и я – из Ленинграда.
Думаю, остальное они напишут сами.
Я – только про свою с Гуревичем историю.
*
Двери наши были открыты.
И часто у нас на мастерской сидели и Виктор Косаковский, и увы, покойные ныне Александр Столяров и Алексей Балабанов.
Гуревича хватало не всех.
*
Первый курсовой сценарий.
Хочется сказать обо всём и сразу.
Видимо, так и рождаются глупости…
*
Сценарий был, естественно – сновиденческий
и, естественно, про судьбы мира —
на меньшее – я был никак не согласен.
И, конечно, там выкидывали Ленина из мавзолея.
Сейчас уж не вспомню кто, но врывалась толпа и с криками – святой, не святой? – волокла чучело на Красную площадь… там, в буйстве разрывала —
и в чучеле оказывались опилки…
потом ветер гнал опилки по брусчатке, как позёмку…
Я считал, что это круто.
Судьбы мира теперь в надёжных сценарных руках.
Но то, что снять этот сценарий практически невозможно – я не понимал.
*
– Это – не моё, – сразу отрубил Гуревич, но отрубил как папа, – Понимаешь – не люблю символизма. Он мне не близок. Но ты имеешь полное право считать, что я в этом ничего не смыслю… я люблю жизнь, люблю живых людей… их боль, радость, страдания – это для меня – суть кино… ну… – пожал плечами, – … если тебе так хочется, если тебе снятся сны – решай сам. Только жизнь свою в сон не преврати… я твой сценарий буду поддерживать… а Ленина – выкинь… – резко сменил тон, – Ты что – сдурел? Попрут с Курсов и тебя и меня.
*
Я шёл к метро оглушённый —
он, так много и бесстрашно говоривший о свободе – он боится?
Он предал меня…
Это стало первой трещинкой, через которую потянуло холодком.
*
И ещё я заметил, что Гуревич стал немного жалеть, что так горячо меня отстаивал.
*
Ленина я не выкинул.
С Курсов меня не выгнали.
Потому что – все сделали вид, что никакого Ленина там не было.
А трещинка затянулась.
*
– Ты не бесстрашен – ты упрям, как осёл. Но для режиссёра это не всегда плохо, – прокомментировал в итоге Гуревич.
И тут же:
– Как у тебя с деньгами?… есть?… если что – скажи. Подкину
Я никогда не просил и не брал у него денег.
Но это – мне говорили только мама с папой.
И Гуревич.
*
88-ой
Случилась драка.
Так себе драчка, больше криков, чем той драки – стыдно рассказывать.
Но…
*
Следователь попался весёлый:
– Из ваших – многие сидели. Вон – «Джентльмены удачи» который – мотал. А какой фильм! Оборжачка! Раз пять смотрел… Ерунда! Года три дадут! Это полезно.
Такой пользы как-то… не хотелось.
*
– На морпеха ты не тянешь, – сказал Гуревич.
– Ну, – ответил я.
– А адвокат у тебя есть? – Не, – ответил я.
– А у меня есть – а я не дерусь. А у тебя нет – а ты руки распускаешь.
– Вообще-то, их было трое, – напомнил я.
– Тем более, – сказал Гуревич, – А что папа у одного – чуть не генеральный прокурор одной из союзных республик – в курсе?
– Ну, – ответил я.
– А второй работал в журнале «Пограничник» – в курсе?
– Ну, – ответил я.
– А журнальчик этот – орган Политуправления КГБ СССР – в курсе?
– Ну, – ответил я.
– Так что ж ты руки распускаешь!
*
Ситуация – идиотская.
Трое и один.
Но у них медицинские бумажки о побоях.
А меня бумажки не было.
Я плёлся в ресторан Дома кино на встречу с адвокатом Гуревича.
*
Адвокат оказался известным, как актёр Хабенский, а сейчас и вовсе – легенда.
– Люблю это место. Да всё времени нет. Спасибо что вытащили, – бодро приветствовал меня адвокат, – Не возражаете, если начнём с холодного шампанского с икоркой?
Я сделал вид, что всегда так начинаю.
*
– Был у вашего судьи… – отправляя ложку с чёрной икрой в рот, стал рассказывать адвокат, – Она, правда, очень удивилась…
– Чему? – промычал я.
Он стрельнул в меня взглядом:
– Тому – что у меня зверский аппетит
*
И после шампанского он его продемонстрировал —
меню пошло почти чуть не подряд.
Я пил коньяк и ковырял пельмень.
– Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь, – подбадривал он меня.
Официанты почуяли крупный счёт и стало их аж четыре.
*
– Самое худшее – год условно, – очищая выносной мангал с шашлыком из осетрины, успокоил меня адвокат, – Десертик?
– И сколько же я вам буду должен? – не выдержал я.
Он сыто откинулся, вытер рот салфеткой и посмотрел на меня так,
что я решил – лучше я сяду.
И пусть мне будет с этого польза.
– Дорогой мой! Помочь такому человеку как Лёня – для меня большая честь. И удовольствие, – и он расплатился с официантами так, что они потом чуть не год потом кланялись, едва завидев меня.
*
Так – я не сел.
– Я ваш должник, – сказал я Гуревичу.
– Меня не бей – и в расчёте, – ответил он.
*
Первый учебный год пролетел, я собрался на практику в Ленинград,
на родную студию, как Гуревич поймал меня:
– Первую девушку свою помнишь?
– Ну… так, – не понял я.
– А это – ты запомнишь навсегда.
– ?
– Потому что – либо ты родишься, либо нет.
– !
– Поедешь в Новосибирск. Пробил тебе фильм. Пора тебе снимать
Знал ли он, что в Новосибирске я родился и прожил там аж семь месяцев в коляске – не знаю, но судьба моя накручивала какие-то круги.
