Толпа вытягивается, почти выплескивается в ее сторону. Рты кривятся, что-то бессвязно крича, потерявшие осмысленность глаза мечутся по ее фигуре, жрец с закатившимися глазами кружится на месте возле бронзовой чаши, из которой валит дым, дергаясь в экстатическом танце, а ритмичные удары барабанов то почти оглушают, то нисходят до едва слышного стука.
Ноги подламываются, отказываясь идти, но ее тут же подхватывают с двух сторон стражники и тащат – почти несут – вперед, к площадке с начертанным в центре знаком. Вокруг горят огни. И ноги вдруг снова обретают жизнь, упираясь изо всех сил. Из груди вырывается вопль, смешиваясь с криками остальных.
Она разворачивается и бросается обратно, пытаясь прорваться сквозь гущу тел в спасительную темноту.
– Ида! – прорезает тонкий крик рев толпы.
Ее взгляд мечется, пытаясь отыскать его источник, и, наконец, замечает юное лицо. Та, кто кричала, подпрыгивает, протягивая к ней руки, и она протягивает свои, но в следующий миг ее уже отдергивают.
– Ида!
– Лина, беги!
Ее швыряют на алтарь, прямо на знак, выбивая дыхание. На лодыжках защелкиваются обручи, которые кажутся сделанными из тех же камней, из которых сотворена эта площадка.
Мир переворачивается, и все те, кто только что смотрел ей в глаза, оказываются сверху, глядя на нее со смесью страха и восторга. Ее руки бестолково дергаются в кандалах, трясут их, словно пытаясь разорвать сталь. Ритм меж тем нарастает, а на губах выкрикивающего обрывки фраз жреца пузырится пена.
Она в последний раз в отчаянии встряхивает стальные обручи, поднимает голову и… каменеет.
Наступившая тишина оглушает сильнее последнего, самого громкого, удара барабана. Скрюченные пальцы безвольно обмякают, когда в начале живого коридора появляется Он.
Даже отсюда чувствуется исходящий от него жар. Люди же, оказавшиеся рядом, с криками отшатываются, прижимая ладони к обожженным лицам, стряхивая искры со вспыхнувшей одежды и благословляя того, из-за кого их кожа покрывается воспаленными волдырями.
Его первый шаг посылает по земле огненные трещины – такие же, как и те, что покрывают его тело. Кажется, разойдись они чуть шире – и огненная стихия выплеснется из него, прорвется наружу, захлестнет эту обезумевшую толпу и весь мир.
И разум скукоживается, уползает куда-то вглубь, оставляя на поверхности лишь страх, животный ужас перед тем, кто медленно приближается к ней.
Лица людей качаются из стороны в сторону, руки вздымаются в ритме его шагов, и разум вдруг выталкивается обратно, хватает ее руками пику из рук стражника, остолбенело таращащегося на пришедшего, и направляет тупой конец меж широко раскинутых ног.
Миг, жгучая боль, и толпа захлебывается вдохом, с ужасом глядя на ту, кто посмела осквернить алтарь.
Мгновенное облегчение – ритуал не свершится, – и на губах неожиданно проступает кривая улыбка.
– Ида!
Вместе с этим криком из круга вырывается тонкая фигурка и замирает в нескольких шагах от толпы. Грудь девушки тяжело вздымается, направленные на нее глаза расширены.
И не успевшее схлынуть облегчение сменяется леденящим ужасом, потому что тот, от кого отделяет неудавшийся ритуал, медленно поворачивает голову.
– Лина, беги!
– Ида!
Падающие со щиколоток кандалы, легкость в теле и осознание непоправимого, когда вместо нее на алтарь кидают ту, которая только что кричала ее имя.
Семнадцать лет спустя после событий первой книги
– Госпожа! Госпожа!
Ко мне через белое от снега поле несся слуга, размахивая пергаментным свитком. При виде свисающей с него королевской печати я поняла причину непривычной суетливости. Меня охватило не меньшее волнение, но внешне я ничем его не выдала.
– Вам срочное послание, госпожа, – выпалил слуга, запыхавшись, и остановился рядом.
Я протянула руку.
– Благодарю, Туэйн. И будь добр, не бегай больше, как дворовые мальчишки.
Потупившись, он спрятал руки за спину. Сломав печать, я быстро пробежала глазами строки. Горло стиснуло, но я постаралась внешне остаться спокойной. Снова скатав свиток, я повернулась к управляющему.
– Ну так что у нас с зерном на гумне, Якоб?
Лица обоих мужчин вытянулись: они явно были не прочь узнать, что в послании.
– Смолотили и уже провеяли, миледи.
– А Белобокая отелилась?
– Ждем на днях.
– Мельницей плотник занялся?
– Уже приступил.
– Хорошо. Ты еще здесь? – повернулась я к слуге поблизости.
Тот подскочил.
– Простите, госпожа! – И бросился обратно к паласу[1].
Мы с управляющим тоже медленно двинулись обратно через поле, продолжая обсуждать дела. В морозном воздухе кружили снежинки, задувал ветер.
Во внутреннем дворе пахнуло свежеструганным деревом: замок все еще достраивался, и палас был частично обнесен лесами.
Слева раздался стук, сопровождаемый короткими выдохами. Я повернула туда голову.
– Кисть держи ровнее, Эли, – бросила я мальчику лет девяти, нападавшему с деревянным мечом на подростка с тренировочной болванкой.
Оба прервались, чтобы поклониться мне, и продолжили бой. Я придержала платье, переступая через брошенные кем-то доски.
– Это убрать. Мой муж вернулся с охоты? – повернулась я к снова возникшему рядом Туэйну.
– Еще нет, госпожа.
– Как только это случится, я сразу отправлю к вам Туэйна, миледи, – вмешался Якоб.
– А где Алекто? – Я остановилась на крыльце.
– Не видел, когда шел к вам, – тоже остановился Якоб. – Но вы же знаете своего ребенка – может быть где угодно.
Кивнув, я отдала последние распоряжения и поднялась к себе.
* * *
В комнате развернула свиток и еще раз медленно его перечитала. Прикрыв глаза, какое-то время сидела неподвижно. Королева в самых любезных выражениях приглашала наше семейство на празднование Зимнего солнцеворота и дня рождения ее сына. Прежнюю королеву, леди Йосу, отправили в дальний храм, а потом пришла весть, что она скрылась, и больше о ней не слышали.
Снова распахнув веки, я поднялась, приблизилась к комоду и достала оттуда тридцать два медальона[2]. Вернувшись в центр комнаты, уселась на полу и разложила их вокруг.
С них на меня посмотрели тридцать два короля – по портрету на каждые полгода жизни сына Людо. Я тайком заказывала их художникам и теперь, вглядываясь в миниатюры, с которых на меня смотрели почти разные люди – настолько по-разному передали его лицо, – пыталась угадать, какой же из них ближе всего к оригиналу.
Некоторое время спустя во дворе раздался шум. Встав, я приблизилась к окну и увидела кавалькаду всадников. Впереди на крупной серой лошади ехал мужчина лет тридцати с небольшим. Грузный, но все еще красивый: фигуру облегает пурпуэн из бархата, каштановые волосы разметались по плечам, на губах сияет улыбка. Слуги тотчас засуетились, встречая хозяина.
