У всех Хэллоуин каждый год. У меня – каждый вечер.
(с) Оззи Осборн
– Сладость или гадость?!
– Боже, Джейми, вы ведь уже такие здоровые, ну вам-то куда?
– Миссис Дэвис, да ладно вам!
– Таковы правила!
– А иначе – смерть!
Алан с кислой физиономией наблюдал, как старший брат в компании своего заклятого приятеля и этой мерзкой крашеной девки с пирсингом в носу, грозят из-под простыней смеющейся миссис Дэвис пластиковыми ножами. Ну, вот действительно: «им-то куда»? Лбам уже по пятнадцать лет, здоровые, вон, какие детины, не всегда даже паспорт при покупке пива спрашивают в «СуперАмерике», так нет же! Сперли из комода Лемперта эти чертовы простыни, наделали в них дырок, угнали тележку из ближайшего мини-маркета, и давай шататься по всему Потсфилду, как полудурошные! В довесок, выпрашивать конфеты, подобно детсадовской детворе.
Алана вся эта ситуация нисколько не забавляла. Напротив, его бесило буквально все: гомонящие дети в костюмчиках нечисти, обирающие соседний дом под присмотром взрослой симпатичной ведьмочки; Лемперт, трущийся рядом с таким видом, будто Алан был осквернителем могил, Лемперт поймал его на горячем, и теперь до приезда копов был обязан любой ценой удержать. Бесил чертов Джеймс, бесила девица с пирсингом. Какой-то парень в черных кедах, также замотанный в подранную простынь и весело промчавшийся мимо, тоже бесил. Бесили горящие тыквы у порогов и на лестницах чистеньких украшенных к Хэллоуину коттеджей, бесил высящийся вдалеке черный скелет злосчастной Вышки. Бесил, в конце концов, сам чертов Хэллоуин!
Раньше Алан всегда очень любил этот праздник, находил его забавным, немного зловещим, но чарующим. Любил его влажный сумрак, тыквы, расплывающиеся в горящих щербатых ухмылках, мешки с конфетами, которые родители коробками закупали в «Уолмарт», дурацкие самодельные костюмы, «традиционные» фильмы и мультфильмы, которые полагалось пересматривать как раз в грядущую «ночь страха и ужасов». Все это было довольно мило и близко сердцу Алана, но ровно до той поры, когда в его интимные с этим праздником отношения не влез хренов Джеймс со своими паршивыми Рудиментами.
Джеймс и Рудименты – так Алан называл компанию приятелей своего старшего братца, состоящую из лучшего друга Джеймса – Дилана, девицы с пирсингом (то ли Эллы, то ли Беллы, Алан все время забывал, как ее зовут), тихого, как тень Лемперта и старого доброго Уолли, больше похожего на одичалого медведя гризли, нежели на человека. Неудивительно, что последний выпрашивать конфеты со всеми не подходил, а просто курил в стороне, держа Алана на прицеле своих косоватых водянисто-голубых глаз.
Чтобы не видеть более кривляний Джеймса и Рудиментов перед непринужденно веселящейся миссис Дэвис («Джейми» травил ей какую-то забавную байку), Алан, сунув руки в карманы, в который уже раз за этот вечер вперил свой взор в затянутую липким туманом сумеречную даль. Туда – где река, в осеннем полумраке больше похожая на мокро бликующий полиэтилен, смыкалась с рваным частоколом леса, а на холмистой равнине у самого края Потсфилда стояла древняя, готовящаяся к сносу, и огороженная сеткой рабицей от детей и любопытных, телевизионная вышка.
Именно к ней они и держали свой путь. И чем ближе становилась Вышка, тем сильнее у Алана подводило от страха живот. Он живо представлял себе: вот он подходит к ней практически вплотную, медленно поднимает голову и от одного только вида уходящих в чернильную вышину столбов, объединенных сетью железных балок и перекрытий, та начинает кружиться. Скрип проржавевших рей и дребезжание расшатанных болтов старой металлической лестницы сливаются с завыванием промозглого октябрьского ветра…
Алан все спрашивал себя: он что, действительно настолько сумасшедший? Иначе, почему вообще позволил взять брату себя на слабо? Зачем повелся на этот идиотский спор? Сидел бы сейчас дома, пересматривал «Франкевини» по десятому кругу, а не вот это вот все…
– Блин, кто-то мне подсунул целый пакет «Поцелуя Херши»!
Алан вздрогнул, заставляя себя оторвать взгляд от пронзавшего темноту остова, и обернулся.
– Сейчас выкинуть или до Рождества подождать, как думаете? – брезгливо скривилась Элла-Белла, вынимая из своего матерчатого мешка небольшой пакетик с конфетами, завернутыми в неприглядную обертку из обычной серебристой фольги.
– Выкинуть?! Обалдела, что ли? Мне отдай!
– Не отдаю, только обмениваю!
– Ого! А у меня все не так уж плохо – целая банка «Дабл Бабл»! И… твою мать, это что? Грязные носки?! – Джеймс брезгливо выудил из своего мешка нечто черное и очень несвежее на вид, тут же метнув это нечто в сторону Алана, однако попав прямо по физиономии Лемперту под раскатистый хохот Дилана и визгливое лаянье Эллы. Беллы.
– Господи, ну и мерзость!
– О-о! У меня здесь еще и с десяток-другой «Тутси Попс». Блеск! Отправлю их умирать на дно моей школьной сумки среди заколок и крошек от печенья. Там им самое место.
Алана страшно нервировали все эти разговоры ни о чем. Потому что, с одной стороны, он хотел поскорее отмучаться, храбро выполнив условия спора. С другой – истово надеялся, что Джеймс и Рудименты напрочь о споре забудут, окончательно погрузившись в обсуждения невкусных сладостей, катание на спертой тележке и задалбывание звонками в дверь тех несчастных, которые в ночь Хэллоуина выключают во всех комнатах свет и ползут к холодильнику по-пластунски, притворяясь, что дома никого нет.
– Вы это видели? – оторопело и как всегда тихо спросил Лемперт. Однако его, по старой традиции, никто не услышал. Никто, кроме Алана, сразу же глянувшего в ту сторону, в которую Лемперт глазел с немного ошалелым и вусмерть напуганным видом.
И в тот же миг, когда Алан вновь взглянул в сторону холмистой равнины, он тоже увидел его… Зарево.
То самое зарево из гиперболизированных городских легенд, бродивших по всему Потсфилду еще с незапамятных времен.
Алое слегка размытое облаками сияние зловеще вспыхивало короткими белыми и розоватыми вспышками. Оно напоминало Х-образный росчерк, точно начертанный чьей-то всесильной дланью где-то высоко-высоко в атмосфере – похожий на крест в тетрадке, которым Всевышний будто бы перечеркнул этот маленький убогий мирок. Вспышки, полыхавшие в багряном нутре «креста», напоминали молнии, беснующиеся в набухающих ливнем грозовых облаках. Зарево расцвечивало черное беззвездное небо своим призрачным гало аккурат над проклятой Вышкой…
Основа главной легенды Потсфилда оставалась единой и неизменной: зарево обозначалось над Вышкой в День Святого Патрика, на Пасху, на Рождество, а проявлялось целиком в ночь Хэллоуина. Тогда как интерпретаций на счет того, чем же на самом деле являлось зарево, существовало немало.
