Уильям Вудворд - Хлеба и зрелищ

Хлеба и зрелищ
Название: Хлеба и зрелищ
Автор:
Жанры: Литература 20 века | Зарубежная классика
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: Не установлен
О чем книга "Хлеба и зрелищ"

После издания монументального трактата, озаглавленного «Как важно быть второсортным» и открытия конторы «по поставке мыслей на каждый день» дела Майкла Уэбба пошли в гору. Контора была битком набита хорошо одетыми клиентами; секретари назначали дни консультаций; случалось, что советы давались заочно. Предприятие так разрослось, что одному человеку не под силу было им руководить, и Майкл сделал жест, достойный Наполеона, организовал «Мыслящую корпорацию Америки». Бизнес шел настолько успешно, что в один из дней Майкл Уэбба решил отойти от дел и теперь большую часть времени он проводил в загородном пансионате «Горное эхо» с такими же, как и он изнывающими от безделья отдыхающими: бизнесменом, исполняющим роль Рузвельта; почтенными родителями кинодивы; писателем и его любовницей, и прочей публикой, такой разной, но объединенной одним жизненным принципом: «Хлеба и зрелищ!»

Бесплатно читать онлайн Хлеба и зрелищ


William E. Woodward

«BREAD AND CIRCUSES»


© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

WWW.SOYUZ.RU


* * *

Социальная сатира Вудворда

I

«И тогда сказал Майкл Патрик Теренс О'Флахерти: – Дурак тот, кто ходит на ярмарку Доннибрук, если у него вместо черепа яичная скорлупа.»

Такова концовка речи защиты, которую произнес мифический ирландец О'Флахерти, привлеченный к суду за то, что в драке на ярмарке расшиб голову одному из противников.

Когда герой «Лотереи» – романа Вудворда – рассказывает этот анекдот с нравоучением, – слушатели легко расшифровывают аллегорию и разражаются хохотом. Сотрясаются от этого хохота жирные подбородки «отцов города», и, быть может, не один из «отцов» самодовольно думает: «Не знаю, как у того дурака, а у меня с черепом все обстоит благополучно».

И Вудворд с ними согласится. Мало этого. Он не только согласится-он отдаст всю свою наблюдательность, все свое искусство рассказчика тематическому заданию: доказать, что в современной Америке ко дну не пошли только те джентльмены, о череп которых переломится палка энергичного ирландца.

Когда читатель впервые прочтет романы Вудворда «Bunk» [«Лотерея»], «Lottery» [«Лотерея»], «Bread and Circuses» [«Хлеба и зрелищ»] и просмотрит его книгу о Джордже Вашингтоне, перед ним предстанет маска аббата Куаньяра, подрисованная на американский лад. Иронический попик Франса, созерцатель и регистратор человеческой подлости, безумств и тупости – чистый эстет, чуравшийся моральных и социально-политических оценок. Ирония его никогда не разрешалась в социальную сатиру. Подобно м-ру Тангрину из вудвордовского «Хлеба и Зрелищ», он с не остываемым интересом читал великолепный труд Моля «История человеческого безумия», – читал всю свою жизнь и никак не мог начитаться. И подобно Тангрину, аббат Куаньяр не удовлетворялся сокращенным изданием opus’a Моля в восемнадцати томах. Франс заставил своего любимца читать и перечитывать все сорок два тома, снабженные приложениями и иллюстрациями на отдельных листах. Куаньяр не протестовал-он сам склонен был к медитациям, – натура у него была созерцательная, а разве в сорока двух томах не больше материала для медитаций, чем в восемнадцати? Итак, он перелистывал страницы полной истории человечества и не переставал благоговеть перед мудростью божественного промысла, с помощью которого человек снабдил усидчивого профессора материалом для его поучительной «Истории».

Аббат Куаньяр – мистер Тангрин-Вудворд. Прочтя книги Вудворда, читатель, быть может, склонен соединить знаками равенства членов этого ряда, а самого Вудворда зачислить остроумным глоссатором истории современной Америки. Франсовский аббат никогда не жаловался на печень; с печенью обстоит все благополучно и у Вудворда. Это неоспоримо, как неоспоримо и то, что читатель привык требовать от социальных сатириков свифтовской желчи. «Здоровая печень» в некоторых случаях не прощается, но почему-то читатель забывает, что почти всегда болезнь этого необходимого органа писателем благо приобретается, причем сплошь да рядом виновником свифтовского темперамента является не кто иной как сам читатель, хотя он сего и не подозревает. Удовлетворенный переменами, происшедшими в здоровье сатирика, он намечает очередную жертву, забывая, что медицинский признак-здоровая печень-слишком недостаточен для сближения того или иного сатирика с аббатом Куаньяром, погрязшим в гражданском квиетизме.

Вудворду может грозить такая же печальная участь. Он слишком легко и свободно носит маску аббата, чтобы считать себя застрахованным от упреков в соглядатайстве и в чисто эстетическом подходе к тому социальному процессу, который развертывается в Америке на наших глазах. За этой маской, за философским юмором его, пожалуй, можно не разглядеть на книгах Вудворда того же знака, который лежит на Бомарше. Увлеченный его исключительным даром рассказчика и его остроумием, читатель рискует проглядеть в Вудворде одного из самых крупных и горьких сатириков нашего века, имеющего предъявить весьма недвусмысленную социально-политическую программу.

Свою первую книгу «Bunk» Вудворд посвятил памяти Гурмона. Это не случайно. Как и автор «Le problème du style», он категорически отклонил бы от себя обвинения в пристрастии к парадоксам и охотно подписался бы под словами Гурмана: «un espit de quelque hardiesse semblera toujours paradoxal au esprits timores» – «ум отважный всегда покажется парадоксальным умам робким». И тот же Гурмон эффектно подчеркну: «ll faut accepter en toutes ses conséquences, les régles du jeu de la pensee» – «Правила игры мысли со всеми вытекающими последствиями должны быть приняты».

Le jeu de la pensée… Манера вудвордовского письма выдает в американце почитателя заветов Гурмона, чья школа-лучшая школа стиля. Разумеется, Вудворд – не Реми де-Гурмон, но именно французским правилам игры мысли следует он там, где мысль его «играет». Его шалости балансируют на грани парадокса, на той грани, на которой незыблемо утвердились Франс и Гурмон. Честертон не мог или не хотел на ней удержаться: его оглушительные парадоксы пренебрегли законом «золотого сечения», ведомом французским мастерам стиля. Но Вудворд удержался. Крайностей он себе никогда не позволяет и меньше всего пытается нагрузить страницы своих книг отдельными maximами, в коих здравый смысл нарочито поставлен на голову. Его афоризмы, кажущиеся рискованными, всегда мотивированы: ими он подытоживает свои комментарии на разделы молевской «Истории человеческого безумия». «Менее опасна бутылка виски в кармане, чем томик стихов» – слова эти так плотно вправлены в его характеристику американского business man’a, что в контексте не эпатирует. Или, например: «За это время бог растерял все свои прерогативы, пока не стал биологической необходимостью и, как таковая, продолжал играть свою роль под наименованием «вселенная». Можно думать, что раньше он все же проявлял активность: создал протоплазму и несколько электронов. А затем он работу прекратил, и научные законы взяли на себя попечение о мире. Под этой фразой разве не подписался бы Франс? И разве вместе с Гурмоном он не поставил бы визы на той формуле, к которой пришел Вудворд: «Мир вступил теперь в век господства посредственности-самый славный век во всемирной истории». По Франсовски звучит и догадка, высказываемая американцем в связи с утверждением, что «почти все может произойти в кровати». Упоминая о Людовике XIV, который управлял страной, сидя в кровати, о Твене и Стивенсоне, писавших в кровати книги, о Сарре Бернар, часто принимавших гостей, не потрудившись с кровати встать, – Вудворд, опираясь на «исторический» факт о необходимости «небезызвестного Прокруста» прибегать к помощи хирургии, дабы приспособить людей к кроватям, – высказывает предположение, что эти операции производились именно в кровати, а Прокруста аттестует «святым патроном: Пульмановской компании». Как и французские его учителя, Вудворд не умеет хохотать; он только улыбается, motto он роняет легко, никогда не подчеркивая курсивом. И образность его-изысканная, быть может, слегка кокетливая: „Бархатные пальцы рассвета коснулись крыш… Колеблется, чахнет жирное пламя упрямых фонарей; оно становится меньше булавочной головки и превращается в ничто» Или в другом месте: «Рассвет не опоздал, но появился он в таком жалком виде, что хотелось ему посочувствовать и отослать домой» – За тем: «Каждая свеча вообразила себя факелом, и бегали свечи весь вечер по тихим холмам звездами, сверкавшими на вершинах». Встречаются и фигуры, которым мог бы позавидовать Гурмон: «Ночь опускается, как стрела на излете – словом, Вудворд прилежно учился художественному письму у мастеров стиля, и посвящение «Bunk’a Гурмону едва ли покажется претенциозным.


С этой книгой читают
Как быть начинающему писателю, если его выдуманный герой, из еще ненаписанного романа, неожиданно становится очень даже реальным, получает имя Майкла Уэбба, начинает жить самостоятельной жизнью, обзаводится друзьями и нужными связями и даже собирается жениться? Возможно прочитать его новомодный трактат «Как важно быть второсортным»? Или же обратиться в возглавляемое им бюро «По обезвздориванию»? Философ, мыслитель и специалист по обезвздориванию
«Князь умер перед вечером двадцать девятого августа. Умер, как жил, – молчаливый, ото всех отчужденный.Солнце, золотясь перед закатом, не раз заходило в легкие смуглые тучки, островами раскинутые над дальними полями на западе. Вечер был простой, спокойный. На широком дворе усадьбы было пусто, в доме, как будто еще более обветшавшем за лето, очень тихо…»
«На раннем рассвете, почти в темноте и в густом тумане, привезли из города пожилую черничку и огромный гроб, черный с белыми крестами, который полулежал возле нее в тарантасе, упираясь узким концом в козлы, а широким в полуоткинутый верх. Пустой, по-осеннему мертвый двор усадьбы, по которому туман шел из сада сонным, мрачным дымом, весь серел крупной сизой изморозью…»
«На пожелтевшей визитной карточке с дворянской короной молодой швейцар дешевой московской гостиницы «Версаль» кое-как прочел только имя-отчество: Казимир Станиславович; дальше следовало нечто еще более трудное для произношения. Повертев карточку в руках, он заглянул в паспорт, поданный приезжим вместе с нею, пожал плечом, – никто из приезжающих в «Версаль» не предъявлял визитных карточек, – бросил то и другое в столик и опять стал глядеться в сер
История четырех людей, каждый из которых живет в своей фантастической вселенной и воспринимает мир по-разному. Тем не менее их жизни намертво сплетены обычным предначертанием судьбы, случайностями и собственными поступками. Каждый их шаг ведет все дальше в пучину бытия.
Книга повествует о борьбе Высших Сил, именуемыми Владыками Разума. Девушка по имени Алексия и ее спутники, в числе которых посланный девушке хранитель, бывший кардинал великой и могучей Красной Церкви и загадочный Убийца Ведьм, начинают путь, начавшийся с поиска младшего брата Алексии, а заканчивающийся глобальной катастрофой, учиненной злыми людьми, желавшими власти, которые хотят освободить древнее чудовище. Ключевой фразой является загадочная
Дмитрий Евдокимов – молодой журналист готовит репортаж на криминальную тему. Накануне он знакомиться с девушкой Таней и проводит в ее квартире ночь. Утром вместе с опергруппой, возглавляемой майором Хвостовым, он выезжает на место преступления, где обнаружен труп девушки, и с ужасом узнает в убитой свою знакомую Таню. Чтобы не превратиться в главного подозреваемого, Евдокимов вынужден вести собственное расследование. Когда доказываешь, что ты не
Книга показывает основную специфику, ключевые проблемы и неразрешимые сложности экономики Российской империи, которая стала фундаментом экономики СССР. Современные историки нередко замалчивают положение страны на закате царизма. Чтобы понять, какое наследство получили большевики, придя к власти, требуется внимательно проанализировать состояние народного хозяйства и финансов царской России. Эта тема колоссальна по своему объему; и ей вполне можно
Продолжение истории Насти из рассказа "Рождество во Флоренции". Пара стихов и небольшие зарисовки Парижа, навеянных путешествием, парижскими дождями и уютными кофейнями.