Кто-то высмотрел плод, что не спел, не спел, Потрусили за ствол, он упал, упал…
В.Высоцкий
Итак, решение принято и “согласовано”. Я остаюсь здесь, в 1941 году. Буду воевать дальше, не перекладывая эту тяжесть на другие плечи.Три дня подряд летаем на прикрытие переднего края. Гудериан перегруппировал свои дивизии, и сейчас бои идут на линии Хислваичи – Остер. Удар наносится через Починок опять-таки на Ельню. Далась она этому Гудериану!На земле идут тяжелые бои, и мы делаем все, чтобы облегчить задачу нашим бойцам: отгоняем бомбардировщики, сопровождаем штурмовики и пикировщики. Очевидного господства в воздухе нет ни у нас, ни у немцев. Количественно они нас превосходят, но качественное превосходство, несомненно, за нами. Кроме “Нибелунгов” никто не смеет вступать с нами в бой, не имея двойного или тройного перевеса. Но и “нибелунгам” приходится туго. Мы применяем волковские тактические разработки и, как правило, ставим немцев в безвыходное положение. Им ничего не остается, кроме как нести потери или покидать поле боя. За три дня увеличиваю свой счет еще на двух, в том числе на одного “Нибелунга”.К концу этого третьего дня из низин и речных пойм поднимается копившийся там весь день туман. Пятый боевой вылет срывается. И тогда я, договорившись с Лосевым, иду наконец в Озерки.Ольга на этот раз устроилась неплохо: в отдельной хате. Хозяин с двумя сыновьями воюет, а хозяйка работает в Починке, на станции. Операционная – в соседней избе. Гучкин там и живет. Я попал удачно. Андрей Иванович только что протопил баньку, и мы с Гучкиным, а потом и Ольга с медсестрами как следует попарились.Ольга сидит на кровати, завернувшись в простыню и свесив ноги в сапожках.– Ну, рассказывай про свои подвиги.– Какие еще подвиги?– А как ты один против десяти дрался.– Кто тебе такую ерунду сказал? Я что, по-твоему, самоубийца?– Не умеешь ты врать, Андрюша! Вон, гляди.Она показывает мне армейскую газету. Там на развороте – моя фотография и статья, где в восторженных тонах описывается бой одного “Яка” с десятком “Мессершмитов”. Бегло просматриваю статью, замечаю кучу неточностей и нелепостей, неизбежных, когда человек с чужих слов описывает то, о чем не имеет ни малейшего представления. Заключительное утверждение: “Так наши соколы бьют хваленых фашистских асов: не числом, а умением!” вызывает у меня усмешку.– Смеешься! А я ревела, когда это читала. Как ты вывернулся из такой переделки?– Если честно, то сам не знаю.– А зачем полез один против десяти?– Так надо было, Оля.– Так надо! А обо мне ты подумал в этот момент?– Если честно, то нет.– Ну и как тебя называть после этого? Герой! Вон вся газета от моих слез раскисла. Я как увижу ее, так реву. Ты же обещал мне, что не будешь на рожон лезть. А сам…Глаза Ольги наполняются слезами, она встает и прячет лицо у меня на груди.– Оленька, ты прости меня, но так было надо.– Да что ты слушаешь дуру бабу, – шепчет она сквозь слезы. – Мы бы рады вас к своим юбкам привязать и не отпускать никуда. Это моя бабья натура тебя ругает. А ты не обращай внимания, воюй, как воюешь. Я же знаю, ты не можешь иначе. И папка мой таким же был. Ну что ты меня все по головке да по спинке гладишь! Будто не знаешь, что я совсем другого от тебя жду.Простыня сваливается с ее плеч на пол, и я подхватываю Олю на руки.За окном – предрассветные сумерки. Голова Оли лежит на моем плече, и она тихо дышит мне в шею. Правую ногу она закинула на меня, со стороны можно подумать, что она спит. Но я знаю, что это не так. Слишком невесомо лежит ее рука у меня на груди. Я раздумываю, стоит ли рассказать ей о моей встрече с Седельниковым? Чем дальше думаю об этом, тем тверже решаю: нет. Не хочу омрачать ее настроение любым упоминанием этой “личности”. Я помню, как Оля вспоминала о своих встречах с ним, и не хочу, чтобы на эту ночь легла хоть малейшая тень подобных воспоминаний.– Ты хочешь мне что-то сказать? – шепчет она.– Хотел, но раздумал. Не стоит сейчас об этом говорить.– О чем же все-таки? Может быть, тебя удивило, как я вела себя этой ночью?– Нет, что ты! Это было прекрасно, но неудивительно.– Почему? Я сама себе удивлялась.– Когда любишь, стараешься доставить любимому как можно больше радости. Что же в этом удивительного?– Тогда о чем ты думал?– Понимаешь, мы с тобой живем уже четыре месяца, и до сих пор нет никаких последствий, – нахожу я тему.– Вот ты о чем! Должна тебя разочаровать. Последствия уже есть.– Серьезно?Приподнимаюсь и смотрю в ее глаза. По-моему, она не шутит.– Что, – спрашивает она, – тебя это огорчает?Я целую ее глаза, щеки, нос, уши и замираю, целуя ее губы.– Отнюдь, – говорю я, оторвавшись от любимой. – Только есть два момента. Первый: нам пора узаконить свои отношения, то есть расписаться.– Ну, это не главное. Главное, где это сделать?– Действительно. Починок непрерывно бомбят, вряд ли загс уцелел и действует. Вот что… Я договорюсь с командиром, возьму “У-2”, и мы с тобой слетаем в Смоленск.– Когда?Я прикидываю. Вчера Лосев говорил, что в Починок прибывает и будет там разгружаться танковый корпус. Наша задача – прикрыть эту разгрузку с воздуха. Это дня на два, на три, никак не меньше.
– Через три дня. И сразу сыграем свадьбу. Ты оденешься по-граждански. Платье у тебя есть, а туфли твои я сохранил.
– Хорошо. А что второе?
– А второе: тебе больше нельзя оставаться на фронте.
– А вот это вне твоей компетенции. Буду служить, сколько смогу. По крайней мере, месяца три-четыре продержусь.
– А дальше?– Дальше Гучкин заметит. А как заметит, дня не даст здесь остаться. Демобилизует, – вздыхает Оля.– Да я прямо сейчас к нему пойду и все расскажу.
– Только посмей! Учти, если ты это сделаешь, свадьбе не бывать!
– Хорошо, договорились. Я думаю, ты и сама не глупая, тем более что ты – врач. Вряд ли ты будешь без нужды рисковать здоровьем и жизнью ребенка. Только обещай мне одно.
– Что? – Если со мной что случится…
– Не говори так! – прерывает меня Оля.
– Если со мной что случится, – повторяю я и поясняю: – Идет война, а я не в летном училище курсантов готовлю. Так вот, ты должна будешь выполнить волю отца: сын должен стать летчиком.
– А дочь выйти за летчика замуж! – смеется Оля. – Это-то я тебе обещаю. Но с тобой ничего не должно случиться, пока я жива. Понял? Я на тебя зарок положила.
– Как это?
– А так. Ты что, не знал, что я – ведьма?
– Хорошо, ведьма моя, согласен. Мы будем жить долго и умрем в один день.
– Вот и славно, – мурлычет Оля и обнимает меня. Провожая меня, она спрашивает:
– Значит, свадьба – через три дня?
– Да, готовься. Прилечу сразу после обеда. Сяду вон на том поле.
– Надо платье приготовить. Где свадьбу справлять будем?
