Мягкое сияние зеленого торшера, едва развеивающее полумрак, придавало просторной комнате таинственность и чарующий уют. Но вдруг послышалось зловещее завывание ветра, проникающего через щели огромного окна с витражами в готическом стиле. Валентин, который все еще никак не мог согреться, зябко поежился и плотнее завернулся в свой плащ.
Молодой человек сделал глоток вкуснейшего английского чаю с молоком с привкусом пряностей и чего-то еще… наверное, праздника, хотя Рождество осталось позади, и провинциальный городок погружался в депрессию похмелья. Но в доме, куда был сегодня в очередной раз приглашен Валентин, всегда царила атмосфера праздника. Хотя это был довольно мрачный старинный особняк со множеством странных лестниц и темных углов.
Валентин пришел этим вечером в гости к своему работодателю, а также творческому наставнику и доброму покровителю, к которому испытывал невыразимое уважение и благодарность. Полгода назад Валентин Тельбах был всего лишь нищим непризнанным поэтом. Ни в одной редакции не брали на публикацию его стихи. Отчаявшись, чувствуя себя ни к чему не способным, он подумывал уже свести счеты с жизнью. Его останавливала лишь мысль о маме.
Его бедной маме, посвятившей ему жизнь, но в итоге сломленной жестокостью современного мира. Ее психика не выдержала. Увы, мать Валентина лежала сейчас в закрытом отделении психиатрической больницы. Валентин болезненно поморщился, ему самому не хотелось думать об этом факте.
Среди коллег Валентина эту тайну знал лишь его босс. Ему юноша доверял во всем.
С тех пор как жизнь случайно свела Валентина с Яковом Иосифовичем Оффманом, уровень жизни молодого поэта совершенно переменился. Многие недоступные прежде вещи – ноутбук, солидный письменный стол, пирушки в ресторане, недорогая, но удобная мебель, – стали реальностью. Валентин постоянно навещал матушку в лечебнице и свято верил, что скоро она поправится и ее можно будет забрать домой. Даст Бог, она так обрадуется успехам и процветанию сына, что совершенно оправится и вновь станет такой, какой Валентин запомнил ее в свои золотые детские годы… Шопинг – вот бальзам для женской души.
Все это стало возможно с тех пор, как Яков Иосифович Оффман одобрил вирши Валика («Вы вполне профессионально пишете гениальные шедевры, молодой человек»), и предложил ему работу в своей компании с претенциозным названием «Центр творческих технологий». Яков Иосифович был владельцем нескольких предприятий, в том числе издательства «Парнас», полиграфической лавочки и двух розариев.
Правда, Валентин сокрушался порой, что работа в офисе оставляет ему мало времени для творчества, но становиться вновь безработным тоже не хотелось, и роптать было грех. Тем более коллектив был сплочённым и на редкость доброжелательным, во всяком случае на первый взгляд.
И сегодня начальник пригласил скромного сотрудника к себе домой, чтоб высказать свое суждение о новом цикле его стихов «Узники великолепия, или Розы на снегу», что явилось огромной честью для Валика.
Полчаса назад Валентина встретила и провела в эту комнату дочь Якова Иосифовича, очаровательная пухленькая шатенка богемного вида по имени Виола. Ее томные, с поволокой глаза сияли такой простодушной добротой, что Валик практически влюбился, хотя предпочитал всегда стройных блондинок. Ему велели подождать, пока Яков Иосифович попросит его к себе в кабинет, как в лучших аристократических домах. Виола подала ему чай и спагетти с сыром, которые он уничтожил уже с огромным аппетитом.
Долгое время бедному юноше приходилось довольствоваться черствыми корками, баранками и чифиром, отчего кожа на лице приобрела нездоровую поэтическую бледность, а глаза – лихорадочный блеск. Валик давно заработал себе хронический гастрит. Но он считал это мелочью жизни, вспоминая, как доставалось в жизни его литературным кумирам Лермонтову, Гумилеву и Грину.
Сейчас все было иначе.
На работе все заботились о нем, женский коллектив буквально кормил и одевал его.
Если бы не Яков Иосифович, если бы не благословенное место на принадлежащем ему предприятии – кто знает, был бы Валентин жив сейчас?
Валентин с умиленной улыбкой вальяжно откинулся на спинку кресла, с интересом рассматривая роскошные безделушки вокруг.
И все же что-то вызывало у него тревогу. Он нахмурился.
Свист ветра… скрип половиц… приглушенный грохот редких автомобилей, проезжающих по тихой улочке за окном… неуловимо сливались в слова.
Валентин зажмурился и заткнул уши, он не хотел слышать, понимать, но слова все равно складывались во фразы, проникали в его уши и сознание, отравляя чужой злобой и ненавистью каждую клетку тела.
«Лузер… Неудачник… Ходячее недоразумение… Сын умалишенной… Шизофреник… Куда мать, туда и сынуля»…
Кажется, это были два негромких, звучащих в отдалении голоса, мужской и женский… Неумолимые интонации, жестокие слова, после которых, кажется, невозможно жить… и еще прозвучал приглушенный, негромкий, но все равно серебристо рассыпающийся женский смех. Валентин вспомнил даже стихи своего любимого поэта Бальмонта:
Твой смех прозвучал, серебристый,
Нежней, чем серебряный звон, —
Нежнее, чем ландыш душистый,
Когда он в другого влюблен.
Валентин потряс головой, стараясь избавиться от наваждения.
Ведь в его жизни сейчас все замечательно.
Неужели у него действительно постепенно «едет крыша», как у матушки?
Внезапно распахнулась дубовая дверь с резными завитушками. На пороге стояла Виола, излучающая нежную женственность и изысканные манеры. И Валя забыл обо всем.
– Пойдемте, папа ждет Вас, – прозвучал ее тихий мелодичный голос. Дивные иудейские глаза торжественно сияли.
Валентин, стараясь вести себя как джентльмен, галантно поцеловал ее ручку.
– Виола, Вы очаровательны, будто сама весна… Это Вы готовили эти изумительные макароны? – восхищенно взирая на девушку, поинтересовался он.
Виола замялась.
– Это я! Это мой кулинарный шедевр! Паста по моему эксклюзивному рецепту! – раздался поблизости звонкий голос.
