Алек Янц - Хвост

Случаются дни, когда все испортить может любая мелочь.

Вот абсолютно ВСЁ, абсолютно любая мелочь.

– Да ла-а-адно…

Некоторые дни обязаны быть идеальными, несмотря на то, как сильно они ненавистны, и с каким отвращением ты ожидаешь их.

– Мать Природа, так нечестно!

Все эти Новые Годы, Четырнадцатые Февраля, Восьмые марта…

– Нет! Не выйду! Отвали, Мелкий! Ссы в раковину!

Дни Рождения.

– Да не грублю я ему, ма! Пять минут! Дайте… пять минут, – Мышь плюхнулась на край ванны, чуть не долбанулась головой о кафельную стену, когда задница соскользнула с мокрой поверхности, и, матюгаясь, с ненавистью уставилась в зеркало. Среди всех покраснений и уплотнений на коже, этот свежий прыщ был самым ярким, самым плотным, самым омерзительным, в самом центре лба. Надо было ему выскочить именно сегодня?

Еще этот хвост.

Стоило подумать о нем, и он потянул вниз – будто к копчику цепь привязали и рванули. Чуть не соскользнув в ванну снова, Мышь с трудом перебросила потяжелевшее тело к раковине и выдавила на ладонь густую бежевую струю, хотя теперь уже ни замазывать прыщ, ни покидать ванную не было никакого желания.

Когда она вышла, мимо пронесся Мелкий, громко хлопнув дверью и прищемив кончик хвоста. В глазах защипало от боли. Мышь сжала зубы, чтобы не обрушить на братца весь запас подросткового матерного словаря, но она смогла – черт, да! – она смогла улыбнуться.

– С Днем Рождения тебя, с Днем Рождения тебя, с Днем Рождения, Мышоночка! – Мамочка, в утренней маске, с бардаком на голове, выплыла из комнаты и протянула дочери подарочный цветастый конверт. Его даже не нужно было открывать – с тех пор, как Мыши стукнуло двенадцать, все подарки превратились в один большой: «сама себе купи, что хочешь. Но только недорогое, денег нет».

– Подарочек от нас с Папой. А вот этот от Маленького. Он сам постеснялся подарить. Ты же знаешь, эти мальчишки…

– Спасибо, мам, – Мышь взяла конверт, самодельную открытку, позволила обнять себя и оставить на щеке след от маски, – А где Папа?

– Ушел рано, ты не проснулась еще. Решил не будить. Передавал, что очень-очень любит и гордится, что ты у него такая умница выросла! Мы оба гордимся! Восемнадцать лет! Ты наша гордость и надежда, Мышоночка!

Мышь улыбнулась Мамочке, не позволив себе скривиться, даже когда острая чешуя царапнула голое бедро.

– Я знаю, мам.

– Мы вечерком все вместе посидим, хорошо? Отметим.

– Вчетвером?

– Ну, как получится… а я там завтрачек приготовила, ты покушай, голодная ни в коем случае не иди. А еще на кухне сюрпризик.

– Сюрприз? – Мышь удивленно вскинулась. Сюрпризов в ее жизни не

было уже очень давно.

– Да, да, там на столе, ты иди, я помогу Маленькому умыться, а то он опять чумазенький в Клетку пойдет, знаю я его…

Растянуть короткий путь от ванной до кухни было непросто, но Мышь и не с таким справлялась, превращая малые метры квартиры в длиннющее путешествие каждый раз, когда было нужно сообщить Мамочке о четвёрке, или сесть за уроки, или выйти из дома. Вот и сейчас, сжимая в одной руке подарки, а другой цепляясь за стены, чтобы хвост не потащил обратно, Мышь все шла и шла эти несколько метров, оттягивая момент открытия, обнаружения чего-то нового и неожиданного. Она даже зажмурилась на пороге, чтобы увидеть сюрприз не краем глаза, а сразу и целиком. Для нее… для нее – Да ладно?! Сюрприз! Невероятно!

«Это все мне?! Да ладно?!»

«Ты же в дверь не поместишься, дура…»

«А… нафига?»

Прижимаясь к кухонным тумбам, Мышь обогнула стол, стараясь держаться как можно дальше от него и от внушительно возвышающейся на нем горе шоколадных конфет, с такой яркой броской вызывающей надписью посреди каждого фантика «ДЕШЕВЫЕ».

– Увидела? – крикнула Мамочка из комнаты, – это тебе в Клетку, сокамерников угостишь в честь праздничка.

–Зачем?

–Так все сейчас так делают! У Маленького, вон, оказывается, в классе все ребятки вкусняшки приносят.

– Ну так он в четвертом…

И что ей с этим делать? Может, вернуть в Продуктовый, пока еще не тронуты? Но хвост подцепил одну конфету, толкнул на пол, и та наверняка сломалась в фанатике – испорчено, никуда ты от этого не денешься, Мышь.

Боже, какой позор. Мышь представила, как принесет все это в Клетку, как раздаст каждому по одной – больше и не хватит – конфетке, как каждый, каждый без исключения увидит это предательское название, каждый будет знать и презирать…

… сказать, что не возьмет? Но стоит только представить несчастное лицо Мамочки, представить, как она одна тащила этот огромный пакет – с ее-то больным сердцем! – представить, что потраченные деньги тоже появились не из ниоткуда… ей наверняка пришлось залезть в деньги, отложенные на операцию. Нельзя поступать так с Мамочкой. Мамочка только добра желает.

Когда Мышь складывала конфеты в целлофановый магазинный пакет, хвост обвился вокруг запястья, пережимая пульс. Тяжело будет. К учебникам дополнительная нагрузка, да и… да ладно. Она справится. Нет здесь ничего такого. Разнылась… взрослая уже. Целых восемнадцать годков. Придумает какую-нибудь фигню, типа: «хей, ха-ха, ребят, смотрите, вот, маман купила, я-то вообще была не в курсах, но чего пропадать добру, да? Тем более, шоколад для мозга полезен, а у нас Экзамен, ха-ха…»

«Да, «ха-ха» – это важно. Пусть думают, что у тебя есть чувство юмора. Никогда не проявлялось за 11 лет, но вот…»

Еще бы конфеты не давали веса без того тяжелому рюкзаку, и ладно. Еще бы кружево не терло на плечах от лямок – было бы хорошо.

– Убери ты свой свитер, Мышоночка! Надень вот, кофточку красивую, сегодня такой особенный день! – сказала Мамочка и, конечно, была права, но прятать хвост под полупрозрачную ткань гораздо дольше, чем под бесформенный свитер, и теперь Мышь безбожно опаздывала, а бежать было нелегко. От быстрой ходьбы и Заводского смога хотелось кашлять, на тело накатывала неприятная давящая тяжесть, таз тянуло, и интуитивно Мышь догадывалась, что происходит, но думать об этом не хотелось от слова «да ла-а-адно?!», а опаздывала она на целых три минуты. Она спешила и чувствовала, как из-под кроссовок всплесками поднимаются

крошечные капельки грязи и оседают на задней стороне брюк. Нужно было бы сбавить шаг, но Мышь не могла. Если остановится сейчас, хвост придушит ее на месте.

Иногда Мыши казалось, что она постоянно везде торопится, потому что бежит от него.

Она внеслась в кабинет за минуту до того, как начали заходить первые ученики, она – тупые медленные ноги! – опоздала, и времени разложить принадлежности и уж тем более привести себя в порядок не осталось. Нужно было торопиться, чтобы сделать хотя бы самое необходимое. Одним движением, под правильным углом открыть рюкзак – молния не разойдется у всех на глазах. Как бы невзначай придерживая края, скрыть потрепанный с въевшимся на стенках жиром контейнер – омлет от мамы – достать тетрадь по химии, удержать пакет с конфетами. Подхватить пенал, чтобы не выпали остатки тетрадных листов, которые она на нервах рвет в клочки, запихивает в пенал и забывает выбросить. Проверить в отражении прыщ – замазан. Хоть бы немного стереть капли с брюк… но в класс уже зашла Ботанка. Сесть ровно, подтянуть ремень, чтобы тот вжал в позвоночник жировую складку. Не дышать. Хвост, плотно перетянуть шерстяным шарфом – никто никогда не узнает, сколько сил тратится каждое утро, чтобы только поднять эту уродливую махину, царапающую руки, чтобы пересилить себя и прижать к себе эту прогнившую, старую, острую чешую, позволить ей впиться в кожу, позволить ей будто быть частью… Привязанный к спине намертво, он слабо вздрагивал от каждого шороха, от каждого вскрика, вопля, смеха, доносящихся из коридора, но Мышь не будет вздрагивать вместе с ним. Она – не он. Сейчас его нет.