Я в третий раз проверил конечный результат своих подсчетов на первой странице формы 1040, чтобы быть совершенно уверенным. Затем повернулся к Ниро Вульфу, который сидел за своим письменным столом, справа от моего. Он читал сборник стихов парня по имени ван Дорен – Марк ван Дорен[2]. Так что, по моему мнению, было вполне уместно употребить поэтический оборот.
– Навевает уныние, – сказал я.
Вульф ничем не обнаружил, что слышал меня.
– Уныние, – повторил я. – Если только я не заблуждаюсь относительно значения этого слова. Да, уныние!
Не отрывая глаз от страницы, он пробурчал:
– Что навевает уныние?
– Цифры. – Я отправил к нему форму 1040 по полированной поверхности его стола. – Это на тринадцатое марта. Четыре тысячи триста двенадцать долларов шестьдесят восемь центов – вдобавок к четырем ежеквартальным взносам, которые уже выплачены. А еще мы должны отослать форму тысяча сорок «е-эс» за сорок восьмой год, приложив к ней чек на десять тысяч долларов. – Я сцепил пальцы на затылке и мрачно осведомился: – Ну как, навевает это уныние или нет?
Он поинтересовался балансом нашего банковского счета, и я проинформировал его на сей счет.
– Конечно, – признал я, – этого хватит, чтобы отразить два только что упомянутых удара, и еще останется на буханку хлеба и пару молок от селедки. Однако недели проходят, а счета прибывают. Мне бы не хотелось быть невежливым и упоминать о жалованье Фрица, Теодора и моем.
Вульф отложил томик поэзии и сердито воззрился на форму 1040, притворяясь, что умеет считать. Я возвысил голос:
– Однако этот дом вместе с обстановкой принадлежит вам – за исключением стула и прочих вещей в моей комнате, которые я приобрел сам. Вы босс, так что вам виднее. Разумеется. Тот тип из электрической компании отвалил бы нам по крайней мере тысячу долларов за решение его проблемы с подлогом – но вас же нельзя было беспокоить. Миссис Как-ее-там заплатила бы вдвое больше за подноготную так называемого музыканта, но вы слишком увлеклись чтением. Адвокат по фамилии Клиффорд попал в пренеприятную ситуацию и готов был раскошелиться, но вам было не до него. Та актриса и ее покровитель…
– Арчи, заткнись.
– Слушаюсь, сэр. И что же вы делаете? Позавчера вы спускаетесь сюда, оторвавшись от своих прекрасных орхидей, и весело приказываете мне выписать еще один колоссальный чек на учреждение Всемирного правительства. А когда я кротко замечаю, что в бухгалтерских книгах помимо графы «Расход» имеется еще и вторая – «Приход»…
– Ступай вон!
Проворчав что-то себе под нос, я снова повернулся к своему столу и, водрузив на него пишущую машинку, начал перепечатывать с черновиков примечание «G» к шестой строчке приложения «C».
Время шло, и я работал, порой бросая взгляды направо, чтобы проверить, хватило ли у него наглости снова взяться за книгу. Не хватило. Прикрыв глаза, он откинулся на спинку своего кресла, такого огромного, что там поместилось бы двое – правда, не комплекции Вульфа. Тучи собирались.
Я усмехнулся про себя и продолжил печатать. Немного позже, когда я заканчивал примечание «F» к шестнадцатой строчке приложения «C», он буркнул:
– Арчи.
– Да, сэр? – Я повернулся к нему.
– Человек, осуждающий подоходный налог из-за раздражения, которое тот вызывает, или из-за расходов, в которые тот вводит, подобен лающей собаке. Он утрачивает привилегию интеллектуального общения. Но позволительно критиковать этот налог на других, объективных основаниях. Правительство, подобно индивиду, тратит деньги по одной из трех причин – либо по всем сразу. Потому, что ему это нужно. Потому, что оно так хочет. Или просто потому, что у него есть что тратить. Последняя причина – самая недостойная. Пожалуй, значительная часть могучего весеннего потока миллиардов, вливающихся в государственную казну, будет потрачена по этой последней, недостойной причине.
– Да. Итак, мы что-то удержим? Как мне это обосновать?
Вульф приоткрыл глаза:
– Ты уверен в своих подсчетах?
– Абсолютно уверен.
– Сильно сплутовал?
– Не особенно. В рамках приличий.
– Мне нужно уплатить названные тобою суммы?
– Да. Или придется утратить некоторые привилегии.
– Что ж… – Вульф вздохнул, посидел с минуту и выпрямился в кресле. – Черт побери! А ведь было время, когда мне хватало тысячи динаров в год. Соедини меня с мистером Ричардсом из Федеральной радиовещательной компании.
Я нахмурился, пытаясь угадать, в чем дело, но, зная, сколько усилий у него уходит на то, чтобы сидеть прямо, сдался. Отыскав номер в телефонной книге, я набрал его и, сославшись на Вульфа, дозвонился до Ричардса, вице-президента компании. Вульф взял трубку и, обменявшись с собеседником приветствиями, приступил к делу:
– Мистер Ричардс, два года назад, вручая мне чек в моем кабинете, вы сказали, что остаетесь в неоплатном долгу – несмотря на сумму, указанную в чеке. Так вот, я позволю себе попросить вас об услуге. Мне нужна кое-какая конфиденциальная информация. Сколько денег вкладывается еженедельно в программу мисс Маделин Фрейзер?
– О… – Последовала пауза. Тон Ричардса, еще недавно дружеский, слегка изменился, в голосе зазвучали менее теплые нотки. – Каким боком это касается вас?
– Да никаким, но я был бы весьма признателен, если бы вы предоставили мне эту информацию – конфиденциально. Я прошу слишком многого?
– В настоящее время вокруг программы сложилась крайне сложная ситуация. Для мисс Фрейзер, для радиосети, для спонсоров – словом, для всех заинтересованных лиц. Вы бы не могли сказать мне, чем вызван ваш интерес?
– Мне бы не хотелось. – Тон Вульфа сделался резким. – Простите, что побеспокоил вас…
– Вы меня не побеспокоили, а если бы и так, я к вашим услугам. Нужная вам информация хотя и не попала в газеты, на радио известна всем. На радио вообще все знают обо всем. Что именно вас интересует?
– Общая сумма.
– Так… Дайте подумать… Учитывая время в эфире – передачу транслируют около двухсот станций… производственные расходы… гонорары знаменитостей, участвующих в программе… примерно тридцать тысяч долларов в неделю.
– Вздор, – отрезал Вульф.
