Всё как всегда. Обычный день в обычном городе. Серый, пасмурный, промозглый. Идёт дождь. Или это только кажется? Их можно увидеть сразу с нескольких точек. Такое впечатление, что снимается кино. Удачно подобраны актёры, выбран правильный ракурс. Вот сейчас раздастся знакомое «мотор», и вся съёмочная группа придёт в движение. Одни будут отчаянно изображать любовь, другие её тщательно снимать. Потом оператор махнёт головой, показывая, что всё в порядке, а режиссёр крикнет подуставшим актёрам «Снято!» – и все разойдутся до следующей сцены. Я видела, как снимают кино, видела в каком-то фильме, хотя не уверена, что всё бывает именно так. В конце концов, какая разница, это сейчас не имеет ровно никакого значения.
Они просто не думают об этом. Они стоят на виду у всего города, слегка прикрываясь от дождя зонтом. Мне всегда казалось, что, если подглядываешь за чужими переживаниями, просто так, из любопытства, приобретаешь неоценимый опыт, как актёры, которые перед съёмками, пытаясь понять своих героев, влезают в их шкуру. Разве не сказал великий классик, что весь мир – театр? Конечно, мы все играем. Кто-то лучше, кто-то хуже, кому-то талант дан от рождения, и они всю жизнь, как на сцене, живут чужим опытом, чужими эмоциями, всем тем, что подсмотрено или увидено просто так, невзначай.
…Люди проходят. Пробегают мимо, спешат по своим делам, а они всё стоят и стоят, ничего не говоря друг другу. Просто держатся за руки и пристально глядят друг на друга, как бы стараясь запомнить всё до мельчайшей чёрточки. Это начинает надоедать. Хочется какого-то движения, развития действия, того, что отличает хороший фильм от плохого, хочется сопереживания героям, а тут – полнейшая неопределённость и больше ничего! Я смотрю, уже не таясь. Мне так важно понять, что между ними происходит, как будто от этого зависит моя собственная жизнь. Как будто, упустив какой-то эпизод, я потеряю важное звено в цепи и уже не смогу сложить всё в единое целое, не смогу получить нужной картинки… Где-то я уже видела всё это…
…Он сидит на какой-то железке, как нахохлившийся воробей, и, пока я подхожу к нему, вся моя подготовленная речь застревает в горле, и вместо уверенного голоса – какой-то сип. Он смотрит на меня с такой болью, что я не могу говорить ничего, у меня пропадает способность воспроизводить что-то членораздельное. Он тоже молча указывает мне на место рядом, и я сажусь, такая покорная и кроткая, как будто не готовилась перед этим часа три к оправдательному разговору. Мы молчим, и нас можно видеть сразу с нескольких точек. Город у нас такой маленький, что немудрено, если уже завтра о нашей встрече станет известно его жене. Всё старательно скрываемое в душе вдруг поднимается наверх нервной волной, и я понимаю, что через секунду просто разрыдаюсь. И я начинаю молоть всякую чепуху о том, как я добиралась сюда, как обманула всех и не поехала собирать со всеми грибы, а пришла, чтобы просто узнать, как он живёт. Он смотрит на меня, как смотрят на больного человека, с каким-то горьким недоумением, а я, понимая, что остановиться не могу, продолжаю совершенно пустой разговор. Он показывает мне перстень на левой руке. У меня холодеет спина. Память услужливо подбрасывает новую картинку…Обручальные кольца в лёгкой зыби бокала… Кто придумал, что кольца обязательно надо залить шампанским, и тогда-то уж точно навсегда… на всю жизнь… Чтобы никогда не разлучаться… Мы расстались через неделю… Поверье не помогло. И сейчас мы в который раз мысленно пытаемся разобраться с тем, что произошло. Он молчит и только смотрит на меня, смотрит так, что я начинаю таять под его взглядом. Но ничего нельзя допустить. Он женат, и я почему-то чувствую свою дурацкую ответственность перед совершенно неизвестной мне женщиной, которая, не желая, встала между нами. Он начинает говорить. Сначала спокойно, потом всё больше и больше волнуясь, слегка заикаясь от этого волнения, и теперь уже я смотрю на него с тоской и недоумением, Какие-то старушки показывают пальцами в нашу сторону, и мы, гонимые обстоятельствами, всё-таки покидаем насиженное место и идём вперёд, не разбирая дороги. Я чувствую, что сил больше нет.
Нет сил сопротивляться ожившему чувству, нет сил противостоять нахлынувшему, и сейчас уже неважно, что будет с той женщиной, которая отняла его у меня.
Идёт дождь. У меня есть зонт, но я вспоминаю о нём только на трамвайной остановке. Как мы добрели сюда, совершенно непонятно. Мы смотрим друг на друга, запоминая каждую чёрточку, каждый жест, потому что чувствуем, что всё это уже не повторится никогда. Зонт висит над нашими головами, как застрявший между небом и землёй странный купол, защищающий нас от любопытных глаз. Он что-то говорит или мне кажется? Губы его шевелятся, но я не слышу ни звука и так же беззвучно отвечаю ему. Всё понятно и без слов. Потом что-то проясняется в сознании, и я слышу его слова о том, что он всегда рядом, что бы ни случилось. Я киваю в ответ, но знаю, что этого не будет… это нормально, естественно: быть рядом двум любящим сердцам и не иметь возможности прижаться друг к другу равносильно самосожжению на костре…
…Всё как всегда. Обычный день в обычном городе. Серый, пасмурный, промозглый. Я оглядываюсь. Этих людей уже нет на том месте. Я пытаюсь отыскать их взглядом, но всё безрезультатно. Я закрываю зонт. Дождь кончился.
Я иду к трамвайной остановке и слизываю с губ большие солёные капли. А я и не знала раньше, что дождевая вода так похожа на слёзы…
…Он уходит, не оглядываясь, просто на прощание слегка пожимает мне руку, боясь прижаться губами к моим губам…
…Кто сказал, что мы не играем? Кто-то лучше, кто-то хуже, но все мы актёры на подмостках жизни. Оператор кивает удовлетворённо, режиссёр кричит в рупор «снято», и актёры расходятся до следующего дубля. Видно, я что-то потеряла в этом эпизоде, упустила что-то важное, так и не смогла сложить нужной картинки. А надо ли?
