«…Учитывая все вышеозначенные обстоятельства – как то: общественная значимость, а равно показания свидетелей под присягой, заключения медицинских комиссий, ходатайств родственников и т. д. – Суд постановил: именем Его Королевского Величества Хокона, короля норвежцев, подданного его, господина Миккеля Лёкка, считать недееспособным.
…Располагаемое им движимое и недвижимое имущество (если оное имеется, не обременено долгами и не является выморочным), сиречь дома, земельные участки, счета в банках, облигации государственных и частных компаний, авторские и смежные права и проч. передать под управление взявшим над господином Лёкком опекунство родственникам. Ввиду возможной исходящей от господина Лёкка опасности для общества (подтверждённой медицинскими заключениями, показаниями свидетелей), и необходимости медицинского за ним ухода, поместить вышеозначенного господина Лёкка, кроме опеки родственников и назначенного судом врача, имеющего аккредитацию и согласованного государственной медицинской комиссией, перед коей должен он нести отчёт, в таковое место, которое они по согласию посчитают приемлемым для комфортного и безопасного пребывания господина Лёкка.
Во славу Господа нашего Иисуса Христа, именем Хокона, короля норвежцев!
12 января 1935 года».
***
«…В связи с готовящимся осенью к печати собранием сочинений Миккеля Лёкка, издательство „Северная Звезда“ в Осло отдельной брошюрой планирует к выпуску и биографию писателя, что, наполненная слухами и домыслами, сама по себе может быть предметом писательского интереса».
«Почему?»
«Дело в том, что полная биография Миккеля Лёкка никогда не выпускалась и основана на отрывочных сведениях, таинственности, которую отчасти исходит от него самого. В своё время это поспособствовало ему взлететь на скандинавский литературный Олимп, так что я полагаю, что это всё было спланировано».
«Ходили слухи, что Миккель Лёкк – русский…»
«Вот именно! Слухи – о чём мы и говорим! Положим, он и впрямь русский, даже скорее всего – зачем нагонять вокруг этого туману? Когда-то, сообщают, он давал интервью каким-то американцам или японцам, но всё это кажется до того шитым белыми нитками, что вызывает оторопь. Говорят также, его видели на Суде, который объявил его недееспособным, на слушаниях и прениях сторон, но опять же, опять же… Всё подёрнуто дымом, туманом – кто-то, где-то, когда-то…».
«То есть достоверных сведений на этот счёт у вас нет…»
«Исключительно домыслы, как и у всех… Впрочем связи в издательском мире дают мне основания так утверждать».
«Так кто же такой этот Миккель Лёкк?»
«Миф! Запишите большими буквами красной строкой – МИФ! Ни обездоленный гонимый русский эмигрант, ни эксцентричный миллионер, ни лидер подпольной террористической организации… Миф. Я сам видел нескольких господ совершенно разной наружности, утверждавших, будто они и есть – Миккель Лёкк, по ту и по эту сторону скандинавских гор, но был ли среди них сам Миккель Лёкк – совершенно неясно. Покажите мне хоть бы документы, хоть паспорт, хоть фотокарточку с подписью – ничего же нет! Поймите, такие мифы удобны – не нужно отвечать за сказанное – и выгодны – на тайне денег сделать, при разумном подходе, можно куда больше!»
«Итак, миф?»
«Миф!»
Из интервью Акселя Нурстрёма, литературного критика.
Дагбладет, Осло, 2 апреля 1935 года.
***
«В связи с переездом хозяев, продаётся дом в районе Старого Города, подле Немецкой Церкви, исторической постройки конца 18-го века. Три этажа, третий – мансардный, чердак, подвал. Всего восемь комнат, с гостиной, столовой, библиотекой. Фешенебельный спокойный район, прекрасный вид на Королевский Дворец с одной стороны, и море – с другой. Коммутатор: 291—084. Г-жа Хлоя Каролина Лёкк».
Афтонбладет, Стокгольм, раздел объявлений и предложений
10 апреля, 1935 года.
***
«…Знаете, что есть такое Радость?
Солнечный лучик, играющий в волосах, невесомое гагачье пёрышко, вкус сладости во рту, ощущение бесконечности, бросающееся в глаза…
А ещё, нескончаемое откровение дышащих лесов, свежесть гор, прохлада рек в тени дубрав, и бездонно синее небо над головой. А ещё… отсутствие боли – от жизни ли, от души, от ран и болезней – отсутствие тьмы, и свет, великолепный свет кругом!
Бросьтесь же в Радость, бросьтесь же в свет, врачующий сердца, и души оборачивающий к доброте от озлобленности!».
Рекламный проспект пансионата «Вечная Радость».
Нурланн, Норвегия.
Шум в коридорах стихает, ушли…
Долго расхаживали харкающими картавыми походками, икая коленными чашечками, хрипя позвоночником, туда-сюда, взад-вперёд; и вот явились сиделки, рабочие пчёлки, взяли в охапку, развели, рассовали по ячейкам-апартаментам – никто не помер, не продемонстрировал тенденций к ухудшению, но и улучшениями не похвастался также. Ныне, в мешковинах полосатых (в горошек, в цветочек, в клеточку…) пижам, в натянутых на уши колпаках, смущаясь прильнуть к пышущим жаром изразцам, трясутся по комнатам, каждый в персональной, у кого лучше, у кого – похуже, сообразно представлениям о собственной значимости, сторонней благой воле, и, разумеется, приобретённым плацкартам. Кто-то вяло крутит «велосипед»; иной сжимает ладонью упругий каучуковый диск, либо старается докоснуться пальцем кончика носа; а кто-то… разом, обречённо, не балуясь излишним рвением, падает, захлёбывается в мутном забытье сгустившейся ночи. Ведь мочевой пузырь пуст, лёгок кишечник, дыхание свободно от мокроты – нужно ли ещё что-то!? – делай или не делай «велосипеда», скачи или не скачи на одной ноге, припоминай или нет о сущем на небесах Отце… Проглочены таблетки, запиты микстурами, иглы уверенно прободили рыхлые вены, давление галопом устремляется к норме; смоченная в уксусе губка у рта и вот… мнимы, надуманны хвори, никаких голосов в ушах, ни малейших причин для переживаний… Сон, умиротворенный или не очень… Дрёма!
А ты, человече, что ж? Не спишь?!
Увы! Отчего – и сам не знаю…
Размышляю – вероятно, именно это не даёт отчуждения, а сон волнующе слаб, чтоб проломить стену глубокомысленного бессилия, а… вероятно, я не должен спать вовсе. Бессонница – стезя творцов! Прежде лишь ночь была мне сестрой, и лишь тьма – отрадой, утром же впадал в исступление, будто иссечённый осколками взорвавшего воздух рассвета. И тогда истекал кровью я, и, трепеща, молился о скором вечере, и он приходил… как спасение, как неоскудевающая длань… Но тогда день, отчего-то, был гораздо короче… Или же мне это лишь казалось?
