Барыня! Пробудитесь!
Катерина Романовна, не открывая глаз, а, напротив, зажмурившись покрепче, высунула ногу из-под стеганого одеяла и пнула туда, откуда доносился докучливый голос.
Послышалось ойканье, и она поняла, что угодила прямо в цель. Чудесно! Можно еще поспать.
Однако голос не унялся, только сделался плаксивым:
– Не гневайтесь, откройте глазоньки, ради Христа! Сами ж велели будить вас, коли от государыни пришлют!
Что?!
Княгина Дашкова резко села и зажмурилась теперь от света, бившего в окно.
Позвольте, какой свет? Откуда свет? Когда она ложилась, бледно брезжила белая ночь! А теперь что – утро?! И, судя по всему, позднее утро?!
Она схватила подушку и запустила в босую, заспанную девку, переминавшуюся с ноги на ногу:
– Ты меня почему не разбудила чуть свет? Запорю! Продам с торгов!
– Так не было велено! – в голос взвыла та. – Вы сказывали – коли от портного либо от императрицы приедут, будить тогда. А про чуть свет и слова говорено не было!
Катерина Романовна швырнула в девку вторую подушку и проворно сбросила с постели свое низенькое, плотное тельце.
– Слезы утри! Воды подай – умыться! Принес ли портной платье мужское?
– Никто ничего не принес, – размазав по лицу слезы, обиженно пробубнила девка. – Ни мужеского платья, ни дамского. – И брякнула на столик малую лохань с водой, конечно, расплескав ее.
Однако княгиня, которая в любое другое время не поскупилась бы на оплеуху неряхе, на сей раз этого словно и не заметила.
– К-каналья! – простонала Катерина Романовна, хватаясь за голову, на которой торчали две жиденькие косицы, заплетенные на ночь. – Ах, каков же каналья этот портной!
И в самом деле – другого слова не подберешь! Еще две недели назад Катерина Романовна заказала мужской костюм, который мог ей понадобиться со дня на день. Вот-вот должны были грянуть великие события, и прозорливая умница княгиня Дашкова понимала: во время их всякое может статься. Небось и верхи придется скакать, и ночевать где придется. С корсетами да нижними юбками намаешься! Нет, без мужского платья никак нельзя!
Ну что ж, явился портной, произвел обмеры, намалевал будущий костюм на бумажной четвертушке: вот этак будет в талии, рукава таковы, на панталонах пуговки, а на камзол полагается шарф, получил одобрение княгини и задаток за шитье – и удалился.
Наконец день, ради коего костюм заказывался, приблизился вплотную! Катерина Романовна срочно известила Шмидта – такова была фамилия портного, понятное дело, немца, ибо в Петербурге что ни портной, то немец либо француз, наши-то, русские, топором кроят, шилом сшивают! – известила его, значит, что костюм будет ей потребен уже завтра. Портной явился по зову, принес картонку с готовым платьем. Однако работа оказалась не сделана. То есть, в общем-то, сделана, однако в ней обнаружилось множество мелких недоделок. Пуговицы Катерине Романовне решительно не понравились: мелки и невзрачны, шарф был не к лицу, слишком впрозелень, а зеленые тона ей с младых девичьих лет не шли, когда вроде бы всякое пристанет, но нет… Голубой, она же голубой шарф просила! Но это еще полбеды. Куда хуже, что сам камзол оказался обужен, панталоны немилосердно жали в шагу и на икрах лопались, причем портной имел наглость утверждать, будто сие не он напортачил, неверно выкроивши, а их сиятельство княгинюшка раздобреть изволили со времени снятия мерок.
Чепуха, сущая, оскорбительная чепуха и чушь! С чего Катерине Романовне было добреть? В преддверии великих событий, породительницей и организаторшей коих молодая княгиня себя искренне полагала, она днями маковой росины во рту не держала! Правда, порою средь ночи находил на нее неистовый едун, такой, что час, а то и другой проводила за столом, уже и стряпуха с горничной привыкли, что лишь только проночь-заполночь, надобно быть готовыми княгине запоздалую трапезу из трех-четырех блюд подавать, да чтоб со щами либо с куриной лапшою, да чтоб опосля всего – непременное пирожное либо ягодный кисель с молоком…
Ну и что? Раз в сутки покушать – это же для поддержания души в теле, а не самого тела! Нагло лгал каналья портной: не Катерина Романовна раздобрела, а он сам по неумению да криворукости обузил костюм! Конечно, княгиня его взашей выгнала, приказав, хоть душа из него немецкая вон, а к ночи ей расшитый, расставленный костюм с другими пуговками и не зеленым, а голубым шарфом представить!
Шмидт пообещался, но попросил еще денег в дополнение к задатку. Княгиня, разумеется, не дала… И вот обманул, проклятая немецкая каналья! Обманул и без ножа зарезал! Катерина-то ведь Романовна не спать залегла, а лишь прикорнула, с минуты на минуту ожидая портновского появления, после чего она в мужское платье должна была переодеться и ехать к своей драгоценной подруге, которую она, княгиня Дашкова, замыслила возвести на престол Российской империи взамен супруга ее, монструозного императора Петра III Федоровича…
Портной не прибыл. Она проспала.
И вот теперь явился к ней посланный… Что он скажет?! Уж не беда ли стряслась над головой обожаемой государыни? Уж не рухнуло ли все дело за неимением дашковского пригляда?
Катерина Романовна поспешно обмахнулась крестом (господи, помилуй!), накинула легонькую утреннюю робу[1] и, духовно обмирая, выбежала из спальни.
Между приемной комнатой и гостиной нетерпеливо топтался Ласунский, офицер Измайловского полка. Выражение лица его было самое взбудораженное.
Катерина Романовна так к нему и кинулась:
– Что? Отчего вы здесь? Каковы обстоятельства?!
Ласунский начал было говорить, но в первую минуту не мог справиться с голосом. Наконец выдавил:
– Свершилось! Государыня Екатерина Алексеевна при поддержке нашего полка вошла в столицу и провозглашена главой империи!
Катерина Романовна покачнулась, и Ласунский простер было руки, чтобы ее поддержать. Однако на лице ее мелькнула такая брезгливая мина, что он немедленно убрал руки за спину.
Княгиня тотчас справилась с мгновением слабости:
– Хорошо… спасибо… Где она сейчас?
– В Летнем дворце.
– Она сама за мной послала?
Ласунский на мгновение замялся: такого приказа от государыни не поступало, ехать за ней приказал князь Репнин, поклонник ума и натуры княгини Дашковой, племянник Панина, воспитателя юного цесаревича. Может, конечно, статься, что сделано сие было по приказу новой государыни, однако наверное Ласунский этого не знал. Что же ответить, дабы не обидеть вспыльчивую Катерину Романовну?
Дашкова, впрочем, не заметила заминки: она уже кричала во весь голос:
– Одеваться! Подать парадное платье!
Ласунский вздохнул с облегчением: на скользкий вопрос можно не отвечать…
Не прошло и получасу, как от дома Дашковых отъехала карета в сопровождении верхового. Верховым был Ласунский, в карете сидела княгиня, вся белая от волнения, нетерпеливо тискавшая ледяные руки.
