Серое небо низко висело над головой. Промозглый южный ветер покачивал голые ветви берёз, изредка попадавшихся по дороге. Грязный по-весеннему снег осел и слежался, человеческая нога в него почти не проваливалась.
По узкой просёлочной дороге понуро брела отощавшая за зиму лошадёнка, впряжённая в ветхие сани, уже давным-давно отслужившие свой век. На охапке сена сидел бородатый пожилой мужчина в драном полушубке, подпоясанном куском верёвки. Позади него устроилась молодая женщина в солдатской шинели и шапке-ушанке, рядом лежал тощий солдатский вещмешок.
– Да, соседка, – нарушил затянувшееся молчание мужчина, – крепко тебе повезло, что на меня наткнулась, топала бы ты сейчас эти пятнадцать километров пешком… Какой сейчас транспорт? А никакого, когда-никогда мужичок, вроде меня, на лошадке по своим делам проедет, и опять пустота… То ли дело было, когда немца гнали, наши на запад шли… Мать чесна! Машины, танки, видимо-невидимо… А потом прошли, и тихо стало, как вымерло всё вокруг… Ты, может, там, в окопах, выучилась, козью ножку крутить, а? Закуришь?
Нет, спасибо, – улыбнулась ему женщина. – Не выучилась, не курю.
Ну ладно, тогда я один закурю. Он вытащил кисет, вышитый какими-то замысловатыми цветочками, кусок газеты, оторвал от неё, всыпал туда щепоть табаку, скрутил, послюнявил край газеты, склеил козью ножку, всунул в рот, потом с надеждой посмотрел на свою попутчицу:
– А, может, у тебя спички есть, а? Не охота, понимаешь, с кремнем возиться…
– Да, да, – очнулась от своих дум женщина, – есть несколько коробков, один я вам дам, – она развязала вещмешок, порылась в нём, вытащила коробок и подала ему.
– Вот спасибо, вот спасибо, милая, – несказанно обрадовался мужик. – Это ведь, по нынешним временам, цельное богатство! – Он прикурил, с наслаждением затянулся, так, что у него в груди даже заскрипело.
– Как войну пережили, дядя Август? – Спросила она.
– Да не знаю даже, как и ответить тебе, дочка, – нахмурился он. – Старуха моя жива, правда на ноги слабая стала, так колени ей другой раз ломит, что ратунку кричит… Старшего моего немцы расстреляли, он в партизанах был. Ушёл, однажды в разведку, выдала какая-то шкура, сцапали его… и расстреляли, – он закашлялся, проглотил комок в горле. – Янка недавно письмо прислал, из госпиталя, пишет, что ранен в ногу, но уже всё хорошо, поправляется. А так, что ж, можно сказать, что ещё повезло, хату нашу не спалили, зерно схоронили, да и картошка в яме осталась цела, теперь жить будем, не пропадём, лишь бы год урожайный был, коровёнка есть, да и не безлошадный, – показал он на лошадь.
Стал накрапывать мелкий дождик. Поскрипывали полозья на снегу. У женщины затекли поджатые под себя ноги и она свесила их с саней, накрыла ноги полами шинели.
– А ты, значит, в тягости? – Опять нарушил молчание Август. – Замуж там вышла?.. Или, может, офицерик какой побаловался? – Бросил он намётанный глаз на её округлившийся живот.
– Замуж вышла, дядя Август. Муж ещё воюет, а мне, вот, пришлось домой добираться.
– А что ж, и правильно, – одобрительно мотнул головой Август.– Немца вот-вот прикончат, мужики домой возвернутся… Для семьи дети – первое дело… Как же без них, без детей? – Он ещё что-то там говорил, но она уже не слышала его, незаметно наплывшая дремота погрузила женщину в сон.
– А откуда он, мужик-то твой? – Спросил Август и, не дождавшись ответа, повернул к ней голову. – Ишь ты, бедолага, умаялась, поди… Нелегко по нынешним временам домой-то попасть, – пробормотал он себе под нос.
Лошадёнка всё так же размеренно переставляла ноги, поскрипывали полозья, накрапывал дождик. Женщина, привыкшая за четыре года фронтовой жизни спать в любом положении и при первой возможности, незаметно привалилась плечом к спине Августа и тихо посапывала.
– Эй, Мария, проснись же! – Затряс её плечо Август. – Приехали! – Мария подняла голову, взглянула на него осоловелыми со сна глазами, смущённо покраснела:
– Надо же, заснула! – Сконфуженно пробормотала она.
– Ну вот, бери свой мешок, а я дальше поеду, – протянул ей вещмешок Август.
– Спасибо вам, дядя Август, большое!
– Да ладно, чего там, – махнул он рукой. – Соседи должны помогать друг другу. Будь здорова! – Нно, пошла! – Вжикнул он вожжой по крупу лошади.
– До свидания! – Крикнула ему в спину Мария.
Она стояла на дороге, осматривалась вокруг. Справа от неё, метрах в трёхстах, могучей и сумрачной стеной вздымался в небо еловый лес. Даже здесь, на таком расстоянии, слышался мощный глухой шум от гулявшего среди ветвей ветра. В стороне от леса виднелся небольшой домик, взглянув на который, дрогнуло сердце и зачастило, забилось взволнованно. Нет на Земле человека, который, пройдя пекло войны, не дрогнет, не заволнуется, увидев родную хату, в которой родился, вокруг которой делал первые шаги, вокруг которой сбивал о камни пальцы босых ног! «Быстрей, быстрей!» – Она торопливо месила сапогами раскисший серый снег, задыхалась от нетерпения, и, вдруг, остановилась, взялась руками за выступающий вперёд живот: дитя под сердцем ощутимо шевельнулось внутри: " Тише, мама, не торопись, не забывай обо мне!» – Она немного постояла, успокаивая дыхание, и пошла вперёд.
Постепенно её шаги становились всё медленнее и медленнее, наконец она совсем остановилась, не веря собственным глазам: это был явно другой дом, не тот, что она помнила. Кое-где в стенах виднелись обгорелые брёвна, нижние венцы вытесаны из ещё не успевших высохнуть, свежих брёвен, крыша покрыта ещё жёлтой прошлогодней соломой. «Господи, а, вдруг, их здесь нет? Может, здесь совсем другие люди поселились?» – Мелькнула тревожная мысль. Она, почти бегом, проскочила мимо залившейся неистовым лаем собаки, небольшенькой, лохматой, привязанной на короткую цепь возле сарая для сена, и распахнула входную дверь. В сенях, после уличного света, было совсем темно. Мария на ощупь нашла ручку и потянула на себя.
– Кто там? – Послышался встревоженный голос. «Это я, мама!» – Хотелось ей крикнуть, но голос, вдруг, пропал. Она так и замерла у дверей, бессильно опираясь плечом на массивную дверную коробку.
Пожилая женщина из-за большущей русской печки сделала несколько шагов и тоже замерла, широко раскрыв глаза, не веря себе.
– Езус Мария, неужели это ты? – Прошептала она пересохшими губами.
– Мама! – Почти с рыданием вырвалось у Марии, и, спотыкаясь, не чувствуя под собой ног, она сделала несколько шагов и уткнулась головой в материнскую грудь, почти повиснув на матери.
– Доченька, доченька моя, жива, Езус Мария, жива, – шептала мать и всё гладила, гладила по спине дочь, до конца всё ещё не веря в то, что, вот она, рядом, жива, невредима.
