Человека с детства учат, что Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца, а Солнце несется куда-то по бесконечности Вселенной – и так устроен мир. Какое бесполезное знание, какая бессмысленная космология, какое невинное научное заблуждение! Этот мир важен физикам и ракетостроителям, а для обычного человека Солнце каждое утро поднимается над горизонтом на востоке и целый день движется по дуге небосклона, пока не опускается за горизонт на западе, и земля под ногами не вращается и не качается, а служит твердой опорой ногам, домам и мыслям.
А если ясной летней ночью человек ляжет на теплую от дневного зноя землю так, чтобы над головой была Полярная звезда, то все небо поплывет вокруг человека. Человек – в центре Вселенной. Ракетостроитель скажет, что это зрительный обман, который ведет в никуда, это иллюзии придуманного, несуществующего мира, физика говорит об обратном. С точки зрения физики, счастье, любовь, дружба, отчаяние, вера – тоже иллюзии: нет их формул, определений, доказательств. Но человек, кто бы он ни был: гениальный музыкант, врач, священник, участковый в районном отделении полиции, офицер госбезопасности или ветеран войны в Афганистане, и где бы этот человек ни жил: в Москве, Чикаго или в самой отдаленной сибирской деревне, – всем и везде нужны эти иллюзии. Люди путаются в этих иллюзиях жизни, как в лабиринте; они избегают одних и стремятся к другим, но как бы лабиринт ни запутывал и ни уводил куда-то в сторону, все опять возвращаются к исходной точке, и в этом неизменное постоянство жизни.
И непонятно, все эти земные иллюзии существуют, потому что существует человек, или человек существует только потому, что есть эти иллюзии? Это и есть основной вопрос нашего мироустройства, а как вращается Земля, не имеет никакого значения.
Я родился в столетнюю годовщину отмены крепостного права в России и в год запуска первого человека в космос. Это произошло 15 марта, в 1961 году от Рождества Христова, в сорок четвертый год советской власти, что делает меня совком по определению.
Я родился в Москве – это для меня Родина, это для меня Россия, это место, куда я всегда возвращаюсь. Я люблю эту планету под названием Москва: именно там школа на Крымской площади, там Первый медицинский институт на Пироговской улице, там Литературный институт (он же Грибоедов из известного романа) на Тверском бульваре. Москва: прямая перспектива переулка, как милость последняя врага, я на тебя насаживаюсь грудью до переулка у самого пруда, и возникает боль меж ребер от запаха закатного луча, настоянного в стенах и асфальте, чуть теплых, как горелая свеча…
За семестр обучения в Литературном произошло несколько мистических, то есть не объяснимых простой логикой вещей. Жизнь изменилась – медленно, как поворот парусника, когда тело корабля чуть отстает от команды штурвала. Литературный отправил меня искать себя: «Иди туда, не знаю куда… И если найдешь, то будешь счастливым и все сложится, а не найдешь…»
Я отправился на поиски себя. Я с трудом понимал, что это значит, я наивно подсознательно представлял себе, что есть какое-то удивительное место в мире, и, явившись туда, я обрету покой, себя, у меня откроются глаза, все встанет на свои места. Позже я стал думать, что это количество мест, в которых я должен побывать, что количество мест переходит в качество познания. Я искал себя в бостонском такси и Гарвардском университете, в университете в Вермонте и в самом центре северной части Западного полушария, на дне Карибского моря и в Нью-Джерси, в поисках себя я заглядывал в подводные пещеры Юкатана: а вдруг я там прячусь где-то между огромных валунов доисторического обиталища древнего человека, затопленного океаном, – я искал еще во множестве мест, но все эти поиски не вносили никакой ясности в то, чего я ищу и как узнать, что я нашел то, что мне нужно. Было смутное ощущение, что я играю в какую-то игру или играю какую-то роль и не могу остановить эту игру, как сюжет сна разворачивается без нашей воли, и мы, безвольные, сохраняя сознание, к своему ужасу, наблюдаем собственную приближающуюся катастрофу. В такие моменты хочется проснуться. Я проснулся, когда внезапно понял до смешного простую истину. Однажды я обнаружил, что потерял свой крестик, с которым никогда не расставался с того момента, как мама надела мне его на шею. Я не сразу заметил потерю, но когда заметил, стал лихорадочно вспоминать, когда и где я его потерял, – и я понял, что потерял его, когда пытался донырнуть до дна озера. Я опускался вертикально вниз головой, разгребая воду под собой руками и втискивая свое тело в глубину, и именно в этот момент, видимо, крестик и соскользнул с моей шеи. Я стоял на берегу озера, примеряя глазами место, где я плавал, пытаясь по ориентирам на берегу найти, где я нырял, и вдруг простая мысль определилась в голове, как будто маленькие осколки разноцветного стекла сошлись вместе в ясную картинку мозаики: искать надо там, где потерял, а не там, где светло и все хорошо видно.
Я, русский человек с грузинской фамилией, стоял на берегу такого подмосковного озера в самом центре Америки, абсолютно потерянный и запутанный, и вдруг понял, что я должен делать. Надо вернуться – вернуться в институт, вернуться в школу, вернуться в детство, ведь где-то там я искривился, как в кривом зеркале, и таким искривленным остался, где-то там что-то произошло, что я перестал быть самим собой, а может, я вообще никогда не был самим собой, может быть, я родился таким. Интересные мысли во второй половине жизни. Прошло больше двадцати лет после Литинститута, мой одноклассник стал знаменитым на всю Россию, а я все еще решаю, кто я.
Итак, вперед назад! Мединститут: я во времена мединститута нашел не ту женщину и женился на ней. Она виновата? Нет, виноват сам: не тот я нашел не ту женщину. Значит, все уходит еще глубже – в школу. Школа – хорошо расположена, многому там научился, много было сволочных учителей, в целом, болезненный период жизни. Самое главное, чему я научился в школе, это блефовать. Я сдал выпускной экзамен по блефованию. Надо было писать сочинение, нужен эпиграф, идиоты преподаватели подумали бы: ну где ученику десятого класса взять эпиграф без первоисточника? Я иногда думаю: за что они нас так ненавидели? Я придумал эпиграф сам, подписался Феликсом Дзержинским. Темы сочинения и эпиграфа не помню. Лениным подписываться было стремно, слишком он был на виду в то время, Троцким – равносильно преступлению, а Дзержинским – в самый раз: ну кто читал что-то, написанное верным ленинцем, Железным Феликсом? И главное, кому надо это все проверять? Это был сданный экзамен по солженицынской туфте. Но сломался я где-то в школе, до школы: мама, бабушка, дедушка – все светло, безоблачно и спокойно. От этого периода жизни у меня осталась только фотография дедовского дома в качества фона на рабочем столе компьютера, самого дома уже нет. Школа… Из школы я вышел уже не собой. Почему я пошел в медицинский? Потому что я мог туда поступить. Почему я пошел туда? Потому, что мог поступить? Боялся призыва в армию.
