В большой рабочий поселок «Сидорово» приехала выставка. Об этом знаменательном событии Колька Исаков узнал еще утром, когда ехал на работу. Дорога к птицеферме проходила как раз мимо клуба. Николай остановил свой старенький, фыркающий «Москвичок» и стал наблюдать, как из зеленого фургона разгружали завернутые квадраты. Электрика пронзила догадка – картины. Он выбрался из тесной кабинки своего транспортного средства и, с трудом сдерживая волнение, как бы безразлично направился к клубу. Встал около входа, закурил и засунул руки в карманы. Руки подрагивали.
– Что встал-то? – спросила похожая на колобок завклубом Светлана Викторовна Матюхина.
– Нельзя что ли? – Колька с презрением цвыркнул сквозь зубы. Извилистая слюна, пронзая воздух, воткнулась в открытую дверь клуба.
– Вот говнюк, – Матюхина замахнулась на Кольку небольшой картиной.
– Тихо, тихо, тихо! – остановил ее порыв небольшой худющий мужик с седенькой бородкой и в небольших квадратных очках.
Он нес огромную картину и очень тяжело дышал. Колька ухватил один конец, и они, не сговариваясь, дружно занесли ее в большое фойе клуба.
– Спасибо, – сказал бородатый и по доброму улыбнулся. Потом вытер руки о штаны и протянул тоненькую ладонь.
– Заварзин, – представился он, – Виталий. Художник.
Колька с большой осторожностью, легонько пожал протянутую ладонь. В сравнении с художником электрик Исаков казался гигантом. Он и вправду был очень здоровым.
– Ну. Вы прямо атлант, – восхитился художник. – С вас только скульптуры лепить.
Колька улыбнулся в спадающие на верхнюю губу черные с проседью усы, и поправил ершистый бобрик. Он впервые видел и разговаривал с настоящим художником. И от этого не знал, как надо себя вести. Просто или только слушать. Стоял и, как дурак, улыбался.
– Вы это, – художник показал пальцем на дверь, – на выставку приходите. К шести часам, думаю, экспозиция будет готова. Как вы думаете? – спросил он Светлану Викторовну. Та кратко заверила:
– Управимся, – и махнула пухлой рукой в сторону электрика. – Этот бугай тоже художник. Местный самородок, – добавила она и как-то противно захихикала. Колька покраснел.
– Ты, бл…! – начал было он возражать, но художник опять улыбнулся и приложил палец к губам.
– Тс-с-с-с! – прошипел он, – а вот мне очень приятно. Так вы приходите. Побеседуем.
– Спасибо, – облегченно выдохнул Колька, – приду, а как же. Обязательно.
Впервые Николай Исаков ждал окончания работы с таким нетерпением. Он сам искал работу. Переделал уйму всяких дел и все равно время тянулось очень медленно. Как будто кто-то силком удерживал стрелки часов и не давал им двигаться. В конце, как на зло, закапризничал «Москвичок». Колька бегал вокруг него, пробовал завести кривой ручкой и, грубо выматерившись, бросил ее в кабину. Машина завелась с толкача. Подмогнули проходящие мимо школьники. Разогнанный ими «Москвич» пару раз оглушительно стрельнул и стремглав помчался по улице.
Поставив машину во двор, Колька пулей влетел в дом, умылся и, не обращая внимания на возмущенные притязания жены, стал рыться в двустворчатом шифоньере.
– Оль, что одеть-то? – спросил он у хмурой жены.
– Юбку мою одень, – зло сказала она, – а сверху лифчик. Самым красивым будешь.
– Ну чего, ты, правда, – обиженно протянул Колька, – это ж не каждый день-то бывает.
– Побелка тоже – не каждый день, – легко парировала красавица Ольга. – Я тут мутыскаюсь целый день, а он – на тебе – на выставку, чтоб она сдохла.
– Завтра ж суббота, – спокойно напомнил электрик, – все зараз и сделаю.
– Да я уж как-нибудь без тебя. Художник – от слова «худо», – съехидничала она, но Колька не обиделся. Он знал, что жену действительно не остановить с работой-то. Тут надо объяснить, что жена ему попалась
буйных и диких сельскопредпринимательских кровей. Когда она бралась за какое-то дело, то в действо вступал кипучий гормон малого предпринимателя. И остановить его бурную деятельность могла только пуля.
Ольга схватила ведра и понеслась в сарай за известкой. Колька махнул рукой.
– Хрен с ним, – вслух сказал он и стал одеваться. Натянул тесные джинсы, погладил и одел новую клетчатую рубаху. На ноги напялил тоже совсем новые и красивые ярко коричневые туфли. Поодеколонился и, чтобы не встретить жену, ушел огородами.
Дверь в клуб открывал с опаской, осторожно, чтобы не спугнуть ушедшую в тайны искусства толпу. Но никакой толпы не было. Посередине, скрестив руки, стоял понурый художник, а вдоль развешанных картин прохаживались две учительницы. Одну Колька знал. Ее звали Анастасия Петровна, а вторую, молоденькую, когда-то видел, но не знал. Он явно обрадовался знакомому посетителю и тут же направился к нему.
– Вот и вы, Николай. Проходите, проходите, – засуетился он. Потом стал и развел в стороны, на удивление, длинные руки.
– Вот, пожалуйста. Мое. Десять лет работы. Да, – он задумался, – десять лет уж.
Тут к художнику подошли учительницы. Обе улыбались и смотрели на художника если не влюблено, то очень почтительно.
– Поздравляем, – сказала та, которую Колька не знал. – Я – учитель ИЗО и знаете…, – она в восхищении высоко подняла пухленькие ладошки.
Ладошки были красные, и электрику это почему-то не понравилось. Он отвернулся. А учительница льстиво продолжала:
– Я много видела, а такое – впервые. Уникально. Нет слов.
