Любовь. Настоящее. И не очень
А может, мне и вправду следует это сделать: встать лицом на восток или на север, как сказала Марго: это без разницы – на восток или на север, главное: медленно и глубоко вдохнуть («В живот вдохнуть, – уточнила Марго. – Выдохнуть три раза», и я удивился: «Как это – в живот?», а Марго нахмурила брови и махнула рукой: «Не ёрничай! Ты прекрасно знаешь, что мужики дышат животом. Глубоко-преглубоко вдохни…»), потом – встряхнуть несколько раз руками, сбрасывая негативную энергию («А откуда я знаю, энергия – негативная или позитивная, потому что нередко получается: то, что считаем плохим, оказывается хорошим…», и Марго снова рассердилась: «Не философствуй! Отключи свою дурацкую «черепушку», ни о чём не думай – плохая энергия выльется из тебя сама», – и я бы в ответ на эту её ремарку расхохотался, если бы у меня не было так паршиво на душе, а Марго всё-таки искренне старалась мне помочь – и я больше не стал обижать её своими подковырками).
После всех этих манипуляций нужно мысленно произнести: «Высоко-высоко надо мною льется спиралью мягкий Cвет. Спираль Света спускается к Короне головы, и через Корону Свет проникает мягко и нежно, и медленно наполняет все клетки моего тела. Голову, шею, плечи, руки, грудную клетку, спину, живот, ягодицы, ноги („Интересно, если он проникает в ягодицы, то, значит, и в прямую кишку тоже, и ещё кое-куда… светящаяся задница – это интересно, но ещё интереснее святящийся член… Ну, почему мне надо всё опошлить? Что за человек я такой!“). Свет не прекращает литься сверху в моё тело, и через ступни ног спускается к центру Земли, оттуда возвращается ко мне, выходит слева от меня и окружает моё тело Oвалом Света. Свет передо мной, Свет позади меня, Свет справа от меня, Свет слева от меня. Я заполнен Светом и окружен Светом».
Хоть убейте меня, не могу вообразить этот Свет и спираль из него. У меня нет воображения. Вернее, оно есть, но такие глупости не могу представить. Мне становится смешно. «Отнесись к этому серьёзно, – советует Марго. – Тебе нужно расслабиться и впустить в себя Свет, много-много Света, и тогда он откроет тебе глаза. А пока ты – слепой…»
Марго увлеклась какими-то восточными эзотерическими учениями, и ходит на медитации в клуб «Лотос» – вместо того, чтобы прыгать на дискотеках, бегать по салонам красоты, строить глазки парням. Она утверждает, что её посещает просветление и открывается смысл жизни. Правда, в чём он заключается, Марго не сообщает. Эти медитации для неё – всё равно что наркотик. Но я об этом ей уже не говорю, потому что не хочу, чтобы она сострадательно смотрела на меня и вздыхала: «Ты ничего не понимаешь…»
Я в самом деле ничего не понимаю. Ну, зачем мне воображаемый Свет? И зачем во время этой медитации я должен произнести слово «Любовь» и мысленно написать его перед собой буква за буквой: «Л-Ю-Б-О-В-Ь»? А дальше – вообще какая-то мистика… Надо сказать: «Справа от меня Михаил, слева от меня – Гавриил, передо мной – Уриил, позади меня – Рафаил, а надо мной – Божественная Шхина». И тогда я пойму, что такое любовь. Так утверждает Марго.
Ещё она говорит, что Шхина произносится с ударением на последнем слоге, и вообще – это женский аспект Бога, мало кто об этом знает, но именно Шхина открывает человеку смысл любви.
Шхина надо мной не витает. Она где-то очень-очень далеко от меня. Наверное, ещё и поэтому я не понимаю, что такое любовь. Произношу это слово – и ничего, пустая серая «картинка» или какие-нибудь глупости вроде двух целующихся голубков, ангелочек с луком в пухлых ручках, переплетённые тела в постели, парочка на берегу моря, но всё это – эскизом, штрихом, размытой акварелью, нечётко и невнятно, как лёгкий весенний дождик, внезапно сорвавшийся с безоблачных небес. Кстати, интересно: откуда он берётся, этот дождик? Чистый, ясный небосвод, ярко светит солнце, беззаботно чирикают воробьи, и вдруг откуда-то набегает одно-единственное облачко, совсем крохотное, и брызгает дождик – как лёгкий смех, как внезапная улыбка, как случайный взгляд. Может, это похоже на любовь?
Когда говорю «нож» или, допустим, «чашка» – представляю эти предметы, но когда говорю «любовь» – не знаю, что представить. А ещё совсем недавно знал. Или мне только казалось, что знал.
1.
Сергей не ожидал, что эта девушка сядет к нему за столик. Он всего лишь восхищённо подумал: «О, какая! Наверное, модель. Она, даже если сильно хочет пить, навряд ли закажет сок тут, под „зонтиками“. Такие девушки в уличных кафе не сидят…»
Однако она взяла розетку с клубничным мороженым и маленькую бутылочку кока-колы. Оглядевшись в поисках свободного места, девушка наткнулась взглядом на глаза Сергея – прямо, в зрачки, и, почему-то смутившись, опустила ресницы, но тут же снова взглянула на него и легко улыбнулась:
– Извините, можно тут присесть?
Озадаченный её внезапным смущением, он решил, что выглядит, наверное, очень глупо: уставился на её ноги, и даже взгляда не успел отвести, смотрит и смотрит, как идиот, которому впервые попал в руки «Плейбой». Ну, и что она может о нём подумать?
– Да. Конечно, – ответил он и почувствовал, как краснеют кончики его ушей. Это с ним происходило, когда он испытывал внезапное смущение.
– Спасибо…
Девушка, придирчиво оглядев сиденье пластикового стула, опустилась на него и достала из сумочки зеленый томик. «Уолт Уитмен, «Листья травы», – прочитал Сергей название книги. Такая, кажется, была и у его отца, только другая – толстая, в суперобложке, с красивыми рисунками. Сергей вспомнил, как однажды предположил, что это книга о растениях, и, желая поразить биологичку дополнительными знаниями, снял «Листья травы» с полки. Оказалось – стихи, да ещё какие-то странные, ни на что прежде читанное, даже на «лесенки» Маяковского, не похожие. Ему было неинтересно вникать в текст – и он поставил книгу обратно на полку. И никогда о ней не вспоминал.
Соседка по столику, не обращая на него никакого внимания, сосредоточенно листала зеленый томик. Кажется, чтение захватило её полностью: она удивленно приподнимала брови, хмурилась, улыбалась, губы беззвучно повторяли какие-то особо понравившиеся строки. Мимо их столика прошел высокий белокурый парень и, заглядевшись на девушку, натолкнулся на тётку неопределённых лет, напоминающую сундук, поставленный на попа.
– Ну-ну! – гаркнула толстушка. – Полегче на поворотах!
Белокурый отпрянул от неё как от гремучей змеи. Сидящие в летнем кафе с интересом наблюдали, как тётя-сундук с достоинством прошествовала к самому дальнему столику и, отдуваясь, плюхнулась на стул.
