Это был удивительный год. Я имею в виду все эти почти четыреста дней работы над книгой. Не знаю, много это или мало. Но это было счастливое, хоть и беспокойное время. Оно не всегда было одинаковым. Иногда происходили события, которые нарушали все мои планы и после которых я какое-то время вообще не могла подходить к письменному столу.
Иногда я теряла веру в себя, от этого все казалось бессмысленным, портилось настроение, опускались руки, подкрадывалась и надолго задерживалась рядом грусть. И тогда меня по-настоящему вдохновляли мои подруги Инна и Наталья, искренне поддерживали Ольга и Татьяна. Я бесконечно благодарна им за это! За то, что они все видели, чувствовали и понимали. Ведь это так важно, когда кто-то в тебя верит, зажигает огонек в твоей душе и делает все, чтобы он не затухал.
Я очень благодарна своему сыну, самому строгому и взыскательному моему критику и своему мужу за его доброту и снисходительность. Мне очень нужны были и эта скрупулезность, и это однозначное принятие в течение всех прошедших долгих месяцев.
Я благодарна всем моим друзьям и близким за их терпение и внимание ко мне, за их неподдельный интерес к моему творчеству. За то, что вы радовались вместе со мной, мои дорогие, и не давали мне слишком огорчаться, за то, что всегда вы готовы были откликнуться и оказать мне любое содействие. Эта книга появилась благодаря всем вам.
***
– Ну, вот… села я, значит, на кровати-то, душа прям в пятки ушла, а проснуться до конца-то никак не могу. Вдруг вижу, во сне иль наяву, уж и не знаю, появился самый главный, который у них. Выглядит – ну, чисто черт. Лохматый, с рогами, с хвостом, на ногах вместо пальцев копыта. Глаза, как угольки, так и сверлят. Злые такие! Аж мурашки по коже пошли. А все одно, смотрю на него, как заколдованная. Ткнул ентот черт в меня своим пальцем крючковатым, да и говорит, мол, жизнь проживешь долгую, хоть и не легкую. Хочешь, говорит, все скажу, что с тобой будет? Я со страху прям, язык как проглотила. Головой только замотала. Сказывал он, сказывал, значит, а потом сурово так ко мне опосля и обращается: «Ну, живи, – говорит, – да помни, что я тебе поведал». А я и не помню вовсе, что он мне говорил-то. Ну, ничегошеньки не помню! Враз все из головы вылетело! Только звон один там. Хотела было переспросить, да все исчезло. Насилу опомнилась! Хотя и загорилась тогда, что запамятовала все.
– Ну, что же ты, бабушка, так и не разузнала, что будет, да как… Может, и жизнь бы по-другому пошла.
– Испужалась я сильно. Больно страшон был черт ентот. А как проснулась, так долго того сна забыть не могла… Да и на кой мне знать-то, что да как. А прожила ничаво. Хорошо прожила. Дай Бог кажному! А что чижало было, так это и всем чижало бывает. Жизнь такая… Что ж теперича поделаешь-то… Вон мне сколько годков-то ныне сравнялось… Много… Уж на девятый десяток перевалило.
– Бабушка, а что это за история с монахиней была? Еще тебя вроде бы в ее честь назвали…
– А ты почем знаешь?
– Так ты ж сама говорила. Обещала рассказать как-нибудь эту историю.
– Да уж, история была… Мне-то бабушка моя рассказывала, а ей – дочка ентой самой монахини-то, которая той тоже бабушкой приходилась. Или не родная дочка, что ли. Запуталась я в их. Эх, чего только в ентой жизни ни бывает…
– Подожди-подожди, так это когда получается было? Лет сто пятьдесят назад, что ли?
– Эк, хватила – сто пятьдесят. Я-то в 1908 родилась… Мне лет двенадцать было уж, когда бабушка рассказывала, а бабушка старенькая была, годков восемьдесят точно ей сравнялось… как бы ни поболе.
– Ну, вот и получается – ей бабушка рассказывала, когда та девочкой была, и той – также приблизительно. Получается, даже больше. Так ведь?
– Так получается, наверное. Не знаю я. Ты уж сама считай. Шибко раз грамотная.
– Давай, ты мне теперь расскажи, а я потом, Бог даст, своей внучке поведаю.
– Ну, что ж, ну, что ж… слушай тогда… Эх, жалко я твоей внучки-то уж не увижу.
– Не переживай, бабушка, даст Бог, будет у меня внучка, я ей про тебя расскажу и фотографию твою покажу. И историю твою расскажу… Вот она о тебе и узнает. Самой бы только дождаться внуков-то.
– Ишь ты… правда твоя. Да уж история, скажу тебе, была такая, что ни в одной книжке такую не прочитаешь.
Ох, и давно это было… Тогда ведь знаешь, время-то другое было. Все вместе были. Все друг дружку держались. Вместе-то всегда оно легше. Уж праздник, так праздник, ну, а уж коли горе, то тоже вместе не так отчаяние за душу-то берет. Вместе можно все пережить. Это сейчас все по врозь живут. Нихто никем не нуждается. Нихто никому не подмогнет. Да, все поврозь… И кажный сам по себе. А разве ж это дело? Нет, не дело это, ох, не дело. Никто и не знает, кто он да откуда. И не знается никто с родней-то. А порой и враждуют. Даже близкие самые и те враждуют… Вместе вроде живут, а как кошки с собаками – так и лаются, и лаются все. А чего делят-то и сами не знают. Матри – на детей, те – в обратную, сестры, братья, все как вражины друг другу стали. Вот оно какое, наказание-то Господне… Ох и страшно это. И ведь почитай в кажной семье эдак-то. Все недовольные. Все изозлились. Всем все мало! И ведь это самые близкие друг дружке люди. Что уж про чужих-то говорить! Неправильно это.
– Ты права, бабушка. Все так… Ты вот говоришь, вместе, мол, не живут. Но ведь это естественно, что птицы улетают из своего гнезда, когда подрастают.
– Так то птицы. Но и они возвращаются, все одно стаями живут. Не по одному. Я так думаю – и люди должны друг дружку держаться. Уж родные-то! Вместе-то оно завсегда легше жизнь переживать.
– Однако ж, бабушка, расскажи историю твою. Интересно же!
– Ну, да ладно, расскажу тебе историю-то. Ох, история была… Ну, слушай…
***
В просторной келье было почти совсем темно – так, что только угадывались очертания предметов. Лишь в углу под иконами едва тлела лампадка, да на тумбочке возле широкой лавки, приспособленной для сна, догорал огарочек свечи. На лавке неподвижно лежала старая монахиня, рука ее выпросталась из-под одеяла, и в свесившейся ладони были крепко зажаты деревянные четки, до блеска натертые многолетним и частым перебиранием. Рядом сидела в надвинутом до самых бровей куколе схимница, которая, закрыв глаза, беззвучно шевелила губами.
– Что у вас тут случилось? – раздался густой бас вошедшего старца-духовника.
– Ш-ш-ш, – остановили его.
Схимница молча кивнула в сторону ложа.
– Похоже, кончается, – только и произнесла она еле слышно.
Монахиня медленно открыла глаза и, увидев старца, что было силы вцепилась в его руку, пытаясь привстать.
