Кейси Доуз - Инъекция

Я стоял перед отцом и с любопытством наблюдал за ним. Он должен дать мне подарок – по крайней мере, именно это он пообещал, когда пару минут назад удалился в комнату. Теперь он стоял и одну руку прятал за спину, в его глазах светились огоньки, а на губах играла улыбка.

Это редкость.

Папа редко улыбается, но может, дело в том, что сегодня мое седьмое день рождение? Через месяц я пойду в школу. В самую лучшую – так он обещал. Он частенько говорил, что в государственных шарагах все суют свои носы куда не надо, думая, будто бы личная жизнь школьников является частью их обязанностей, зато в частных лицеях все по-другому.

Не знаю, почему папа так был этим озабочен.

Мне нечего было скрывать и прятать, но может, он смотрел наперед. Я слышал, что крутые парни постарше обязательно обзаводятся девчонками, потому что это круто. Только я не знал, почему это круто.

Может, я и не знал, потому что они учились в частных лицеях, где никто не сует носы в чужие дела и потому никто так и не узнал, зачем крутым парням девчонки?

Если так, то это круто.

Наверное.

Наконец, рука отца за спиной дрогнула, будто бы ему было непосильно сложно удерживать ее на весу. Я с любопытством постарался заглянуть ему за спину, и папу порадовал мой интерес, однако он сделал шаг левее, так и не давая мне увидеть, что же там за подарок.

– На этот день рождение, Томми, я подарю тебе кое-что особенное.

Улыбка отца стала еще шире и я невольно улыбнулся в ответ, в нетерпении подпрыгивая на месте. Все мое тело тряслось от предвкушения.

Что же там?

Может, щенок которого я так долго просил вот уже на протяжении двух лет?

– Это будет кое-что очень важное – продолжил он – кое-что очень значимое, понимаешь меня?

Я кивнул, хоть и не понимал. Положительный ответ, вероятнее, мог приблизить меня скорее к подарку.

– Это здоровье. Я подарю тебе здоровье, сынок, и это самое дорогое, что я когда-либо мог тебе подарить..

Наконец, папа вытащил из-за спины шприц. Он был наполнен чем-то зеленым и я опасливо сделал шаг назад.

Я боялся уколов.

– Это мой подарок. Подойди ко мне.

-1-

Я тащил свой дорогущий чемодан, полный дорогущего шмотья, чтобы закинуть его в дом, который не стоит и десятой части от него, где мне предстоит занять комнату, что не имеет и десятой части в себе от общей площади дома.

Пожалуй, этот чемодан и эти шмотки – последнее, что у меня осталось от прошлой жизни.

Ну, и еще кое-что.

В остальном меня сбагрили на шею бабушки, которую я видел третий раз в жизни. По логике, которой, очевидно, руководствовался отец, перед тем как написать завещание да склеить ласты в автокатастрофе, его брат – мой долбанный дядя Генри – должен был содержать меня вплоть до совершеннолетия. А именно оставшиеся пару месяцев.

И не просто содержать – а вести в порядке отцовские дела, дабы, когда я вступил в наследство, у меня было все окей. Но дядя Генри решил иначе и очень быстро всяческими окольными путями, переписью имущества на подставных людей и бла-бла-бла куда-то отписал все мое наследство, да так грамотно, что черт ногу сломит искать все удочки.

Якобы, бизнес, успешно работавший и лишь умножавший капитал последние пятнадцать лет – резко дал слабину, я банкрот, и все мое имущество теперь – лишь долги, взявшиеся не пойми откуда.

Ловко, ничего не скажешь.

А то, что он на какие-то деньги неожиданно купил себе пентхаус да клевую тачку, работая простым менеджером среднего звена – конечно же не имеет к этому никакого отношения. Он конечно же, выиграл лотерею или что там такое.

Дом отца продали, якобы за те самые долги, бумажное подтверждение которым я так и не увидел. Да и кто бы стал распинаться перед несовершеннолетним? За все это пока отвечал дядя Генри, как мой официальный опекун, и он заявил, что мол так и так все есть на самом деле, и все в порядке. Вернее, не в порядке, но это не имеет значения.

Таким вот образом за вшивых пару месяцев из наследника нефтяной компании я превратился в обычного Тома Дьюэда, чье состояние на текущий момент равнялось минус нулю, а чемодан, который мои худощавые руки с трудом тащили за собой – остался моим единственным недвижимым имуществом. Или движимым, раз я его сейчас волок?

Шутки за триста.

Собственно, дядюшке я быстро не сдался, едва он провернул все свои незамысловатые схемы, и потому теперь я прикатил к бабушке по его наказу. Он заявил, что здесь я могу жить до совершеннолетия, и потом, сколько мне вздумается. И так и быть, он, благородный дядя Генри, в знак памяти о моем отце, оплатит мне какой-нибудь недорогой колледж для дальнейшего обучения.

За деньги моего же отца – но об этом мы тактично молчим.

Недорогой колледж – как я признателен. Интересно, а куда пойдет через пару лет его бегемотоподобная дочурка? В Ель? В Гарвард? Или сразу Оксфорд? А быть может, ей и не надо будет учиться – за деньги моего папаши ей наконец откачают весь жир, подтянут лицо, чтобы глаза и нос находились там, где им и полагается, а не в области третьего подбородка, она удачно выйдет замуж и вообще никогда не будет работать.

Не знаю.

Я остановился перед домом бабушки. Глянул на часы на запястье – тоже еще один знак моей прежней жизни. Сдается мне, если так пойдет, то в скорости мне придется заложить их в ломбард, как ноутбук и еще что-нибудь, дабы самому оплатить себе нормальный, а не «какой-нибудь» колледж. А быть может, я заложу их еще раньше – просто, чтобы нормально прожить.

Большая стрелка верно подбирается к полудню.

Ага, значит у меня есть еще четверть часа, чтобы ознакомиться с домом, забраться в свою комнату, плотно закрыть дверь (надеюсь, там будут засовы) и остаться наедине с собой.

Четверть часа. Двадцать минут.

Не меньше.

Я поспешно дернул рукав кожаной куртки ниже, закрывая часы, и последним рывком перетащил чемодан через крыльцо, трижды стукнув в дверь.

-2-

Чандлер, Аризона.

К этому городишке, в котором нет и четверти от миллиона населения, мне довольно сложно привыкнуть после моего ЛА, в котором я провел всю свою жизнь. Постоянно кипит жизнь, кипит кровь и все такое прочее.

Если бы Чандлер мог что-то вскипятить – то только мои мозги.

Бабушка оказалась женщиной, да хвала господу, не болтливой. Если честно, вообще не представляю, о чем мы с ней вообще могли поговорить. Она меня видела дважды, я ее дважды – оба раза она приезжала к отцу в ЛА и оба раза уезжала со скандалом. Я никогда не мог понять причины их скандалов, но кажется, он никогда не занимал ей денег.

Видимо, Генри был любимым из сынков, раз по его просьбе меня здесь все-таки приняли. Однако, на то, что станут здесь терпеть и после совершеннолетия, когда его обязанности на счет моего опекунства закончатся – рассчитывать не стоило.