Глава первая. Ночной пара
Как сейчас гудела гридница голосами: шел пир, шло застолье. Праздновали Ясницу, светлый весенний праздник. Распивали лучший мед из погребов князя Гнежко*, заедали смех и разговоры жаренным на вертеле гигантским туром, пойманным самим Лучезаром, младшим братом князя.
Меж столов сновали чашники, охотничьи собаки и бегали совсем маленькие дети дворовых. За княжьим столом восседала вся семья: князь Гнежко в красной, украшенной затейливой вышивкой волоте, подпоясанной богато расшитым поясом с серебряными бляхами; улыбчивый и прекрасный Лучезар, разодетый в синюю свиту, расшитую золотыми нитками. Справа от него восседала жена Лучезара, и на ее на румяном лице то и дело расцветала добрая, будто весеннее солнце, улыбка. По другую сторону от светлого князя сияла красотой княгиня Велена, молодая жена Гнежко, белая голубица всей Северной Полмы. Подобно золоту полей отливали ее прекрасные волосы, подобно ясным звездам сверкали глаза. Да только сияние красоты ее было не праздничным, не солнечным, а печальным, будто свет одинокого месяца.
Ясница – день девичий. Молодые девушки в этот день обручаются с сужеными, а замужние женщины молят Чару-воительницу* о женской силе и наследниках рода. Ясница гуляет среди жилищ и на кого из девушек дунет, та через полгода-год обязательно приведет на свет малыша. Велена уже год как была княгиней Застеньграда, уже год как проживала в детинце и делила опочивальню с самым прекрасным и дорогим ее сердцу мужем, с добрым князем Гнежко. Но вот прошел год с прошлой Ясницы, а наследника у князя так и нет. Велена порой поднимала печальные глаза с длинными коровьими ресницами и с тоской смотрела в сторону соседнего стола, за которым сидели ближайшие кмети князя и куда напросились дети Лучезара и Андины. Три славных милых дочки родила Андина, дочь ближайшего родственника приморского князя. Три малютки-погодки, все как на подбор: высокие, сильные, смешливые. Старшую звали Миладой и была она самой смелой и бойкой, даже порою приходилось прогонять ее со двора в светлицу, так она любила возиться в грязи с мальчишками или лазать по деревьям. Младшим же, четвертым, Андина родила Лучезару сына. От дум о крохе сердце Велены заныло еще пуще. Стоило только припомнить нежные щечки малыша, его цвета летнего неба глазки – щемило где-то в груди, да так, что прятала Велена взгляд, лишь бы не портить Гнежко добрый вечер. Но и сам князь уносился мыслями далеко, серьезно вглядываясь в полумрак гридницы. Заметила это княгиня, опечалилась еще больше, но не о том же думал князь, о чем были думы Велены. Чтобы не тревожиться напрасно, княгиня тронула мужа и негромко спросила:
– О чем твои мысли, мой любезный муж?
Гнежко обернулся, и тут же лицо его озарила улыбка. Велена улыбнулась ему в ответ, хоть и было сердце ее не на месте.
– Приснился мне сон сегодня, свет мой, – ответил Гнежко.
– О чем же тот сон был?
– Приснилось мне, будто иду я по полю, тебя ищу. Ушла ты от меня цветочки рвать, веночки вить, разыскиваю я тебя, кличу, зову без ответа. Вдруг повстречалась мне на дороге окаянная змея-уголица, оплела мои ноги и ужалила. Упал я на сырую землю, и тут вылетел из правого моего рукава ясный сокол, а из левого – серая утица.
– Странен твой сон, – негромко проговорила княгиня. – Тревожен… Попроси старую Зайчиху рассудить да разгадать, что он значит. Много множеств снов чаровница разгадала, и твой сумеет.
Гнежко кивнул и коснулся белой руки княгини. Улыбнулась она ему нежно, но снова темные думы застили лицо князя.
– О чем ты снова задумался, ясный мой свет?
– Многовато в детинце выдивьев*, – ответил он ей также негромко. – Так и снуют между столов, чарки всем наполняют, смотрят по сторонам…
Среди чашников было трое молодых дивородков-подкидышей, трое совсем юных отроков. Двое из них, как и большинство дивородков, были хромы, а третий – с наростами надо лбом, кривыми и маленькими, лишь отдаленно напоминающими могучие рога.
– А что же плохого в этом, Гнежушка? – удивленно распахнула княгиня глаза. – Не ты ли сам взял их всех?
– Только после твоих уговоров, – с легкой укоризной ответил князь. – Где же это видано, чтобы при детинце было больше полуродков, чем честных людей?
– Твой суд всегда справедлив, но здесь ты слишком строг, – покачала головой Велена. – Знаю я, князюшко, что почитаешь всех полукровок хитрованами. Но разве знаком ты с каждым на свете дивородком? Разве говорил ты с каждым, чтобы судить обо всех?
– Благость моя, – вздохнул Гнежко, – ты порою будто дитя несмышленое… Жаль, что ты не видишь этих выродков насквозь, но доверься мне: каждый из них – наполовину чуд, а чудам доверять – самому проверять.
Велена не посмела спорить, потому что и в самом деле не знала жизнь так, как знал ее муж. Он ведал о людях и диволюдах, он знал о войне, об охоте… Она же знала о песнях, легендах, о преданиях, ведала и о торговле, и о ремеслах. Не знала только о материнстве, а потому страшилась любых споров о детях. Будь то человеческие дети или дивородки, сердце ее смущалось таких разговоров.
К столу подошел один из них, хромой на обе ноги, осторожно предложил наполнить чаши. Оба глаза его были бесцветными, а, несмотря на юный возраст, на лбу появились залысины там, где должны были вырасти рожки.
– Поднимем тост за князя! – поднялся Лучезар и вскинул руку с полной чашей. Гридница постепенно утихла, музыкант прекратил играть, даже собаки, казалось, прислушались. Лучезар дождался тишины и обернулся к Гнежко.
– Любезный, милый брат. Не передать, как рад я, что нахожусь здесь с тобой в кругу верных тебе славных кметей… – Гридница одобрительно загудела, застучали кружки по деревянным столам. – Нет на всей Великовершской земле князя, который был бы так справедлив и щедр. Будь здрав и живи долго! – Кмети снова зашумели, забасили и заколотили кружками. – Но! – повысил голос Лучезар. – Я хотел сказать еще кое-что… Ты, дорогой братец, не был бы и вполовину столь справедлив, столь удачлив, столь светел, – все затихли, внимая каждому слову. – Если бы… Не я, – и тут же звонко рассмеялся. Гридница с облегчением выдохнула, и кто-то прокричал: «Ишь, гарцует!»
– Конечно же, не я, нет, а тот, кто придает тебе сил, от мыслей о ком на твоем лице проступает улыбка, как на цветах проступают с восходом солнца капли росы, – Гнежко положил руку на белую ладонь княгини и немного сжал. Велена почувствовала, как заливает краской ее бледные щеки. – Не я тот, кто снимает с твоих плеч печали и горести, будто тяжелый дорожный плащ. Не я тот, кто омывает тебя любовью, будто теплый Порог своими водами омывает крутые берега… И поднимать за твое здоровье и удачу чарку, светлый князь, – значит поднимать ее за трисветлую княгиню Велену. Солнца свет не так греет нас, как ты, сестрица, – Лучезар улыбнулся мягко и тепло, а Велена опустила глаза и ухватилась крепко за локоть мужа. – Будь здорова и весела.
