В строительной конструкции таится душа. Уметь её вызвать – значит создать Архитектуру1.
В какие бы города ни заносило Йоахима работой, по весне он всегда возвращался в Хафенбург. Виной тому, вероятно, были вишнёвые сады, чьим безудержным цветением полнился морской ветер, неизменно приводящий архитектора в родной город.
В комнате на Липпенштрассе, в комнате под самой крышей, Йоахим первым делом открывал окно. Вторым – заваривал крепчайший кофе с перцем, к которому приучили его остландские механики. Третьим – и самым важным – делом было прикоснуться губами к акварельному рисунку в простой тонкой рамке и прошептать:
– Привет, Хильда. Привет, Кай.
Хильда и Кай не отвечали ничего, поскольку погибли десять лет назад во время авиаудара по городу, но по-прежнему улыбались Йоахиму с той стороны стекла.
Гибель Хафенбурга сломила страну: война закончилась через два месяца безоговорочной капитуляцией. Архитектор, освобожденный от необходимости взрывать мосты и рассчитывать баллистические траектории зенитных снарядов, весь следующий год мотался по просторам поверженной родины, лихорадочно бросаясь на любые проекты строительства и реставрации в попытке заставить себя жить дальше.
Попытка Йоахиму удалась, хоть он и поседел стремительно. И архитектор бы ни за что не вернулся более в Хафенбург, но по весне на его окраинах вновь зацвела вишня.
Йоахим почувствовал себя дезертиром, предавшим родной город в попытке избавиться от собственной памяти. Ведомый чувством вины и ветром с моря, Йоахим вернулся – но города не узнал. В небытие канул пряничный альтштадт, виновный лишь в том, что заимел своей соседкой военную гавань. Утилитарная эклектика новых районов разрасталась стихийно, кое-где пытаясь совпасть с прежними линиями на изодранной ладони ландшафта. От Морского собора осталась одна колокольня, тощим обугленным перстом тычущая в небеса.
– Не верь небу! – будто бы предупреждала Йоахима колокольня. – Оттуда приходит опасность…
– И вообще, не глазей в небо почём зря, – добавил юный Хафенбург. – Ты мне нужен тут, на земле.
Архитектор послушался города и обратил свой взгляд к насущному. В три последующих года окраины города заполнились аккуратными, словно под копирку снятыми домиками, которые до того полюбились горожанам, что Йоахиму оставалось менять от заказа к заказу лишь сущие мелочи – ибо каждому хотелось хоть в чём-то, да отличаться от соседей, оставаясь при этом под знаменем единства и равенства.
Покончив с домиками, архитектор набрался смелости и подал свой проект на конкурс по застройке торгового района Неймаркт. Но воскресающий Хафенбург не мог себе позволить и – более того – не желал теперь ни точёной красоты, ни филигранного изящества, показавших себя столь непрочными и уязвимыми, а потому рукою нового мэра отклонил проект Йоахима с пометкой «непрактично».
И вновь архитектор послушался города и вновь обратил свой взор к насущному, переделав проект с чистого листа. Именно после этого город одарил Йоахима пятиугольной комнатой под самой крышей, комнатой с видом на далёкие трубы угольного завода, исправно коптящие горизонт, и на новые кирпичные корпуса Неймаркта, каждый из которых, будучи отделён от соседа узким каналом, вызывал у архитектора невыносимую ассоциацию с тюрьмой, состоящей из одиночных камер.
Но каждую весну Йоахим распахивал окно настежь не затем, чтобы смотреть на то, как меняется Хафенбург. Он закрывал глаза и до потери сознания вдыхал в себя запах моря и вишнёвого цвета – единственной оставшейся ему константы из прошлого. Душевный мазохизм архитектора походил на болезненное желание сдирать едва подсохшую корку со ссадины на коленке, но по весне Йоахим был бессилен остановить это.
Город остановил сам. Этой весной в воздухе над Липпенштрассе царил душистый, зовущий к простым земным удовольствиям аромат свежеиспеченной сдобы.
Кофе, заключённый в фарфоровую чашку, настойчиво потребовал компании. Йоахим плюнул, надел плащ обратно и вернулся на улицу.
Пекарня «Циннамон» праздновала неделю своего открытия, о чём свидетельствовали цветные воздушные шары, наполненные гелием. Йоахим толкнул дверь и сразу очутился перед прилавком. Глаза у него, откровенно говоря, разбежались.
