– Персефона Ивановна, там новый клиент, – девушка-администратор мялась на пороге маникюрного кабинета, странно поглядывая на мастера. – Только он… э-э… крайне необычный. В ветклинику обращаться не хочет, исключительно к вам…
Рука Персефоны Ивановны, занесённая над чужим изящным мизинчиком, еле заметно дрогнула; жирная капля лака упала на стол, едва не испортив всю работу.
– Через пять минут буду готова, – услышала администратор.
Он вошёл почти бесшумно, лишь когти тихо цокали по шершавой плитке пола. «Тут бы ещё парикмахер не помешал», – оглядев свалявшуюся серую шерсть и пару репьёв на загривке, отметила Персефона Ивановна. Вслух она, конечно, сказала совсем другое:
– Здравствуйте. Какой маникюр предпочитаете в данное время года?
– Добр-рый вечер, – ответил волчок, неловко пристраиваясь в кресле, на которое администратор успела накинуть непромокаемый чехол. – Видите ли, у меня стр-ранная пр-росьба. Остр-рый, но кр-расивый. Кр-расивый, но остр-рый.
Администратора сдуло за дверь. Персефона Ивановна отодвинула в сторону разноцветье лаков, наклеек и блёсток, дабы водрузить на стол шлифовальную машинку.
– Степень остроты, – уточнила она, внутренне готовясь услышать слово «убийственная».
– Демонстр-рационно-защитная, – потупился волчок. Возможно, даже, покраснел, но под шерстью разве разберёшь.
Персефона Ивановна оставила в покое машинку и приготовилась слушать.
…С вожаком стаи у папы волчка отношения были, мягко говоря, натянутые – даром, что он сам мог претендовать на лидерство, пока не попался охотникам. Ну, то есть как «попался», с его-то опытом и острым нюхом. Нарочно вышел, привлёк внимание, уводя за собой, прочь от логова с волчатами.
Не очень-то пригорело вожаку брать опеку над сиротами, но положение обязывало. А, может, оно и к лучшему, поскольку теперь он не упускал возможности напоминать им, где их место и кто в стае главный.
Так привык волчок быть крайним да незаметным, что не сразу разглядел интерес к себе в глазах юной волчицы. А разглядев, дёрнул подальше в лес, поскольку волчица была не абы кто, а дочь вожака, которой он никаким боком не ровня.
Она его всё равно нашла – по следу да по запаху. «Сбежим, – сказала, – новый род начнём, соберём свою стаю». Отмахивался волчок – мол, последний я да никчёмный, пока не прикусила его волчица за ухо, чтоб чушь перестал нести и в обидные слова её отца более не верил, а верил исключительно в себя и в её любовь.
– Не хочу бежать тайно, хвост поджав, – признался Персефоне волчок. – Вожаку всё откр-рыто скажу. А если добр-ром не отпустит – что ж, быть др-раке. Так что нужны мне когти сер-ребряные, острые да пр-рочные.
Работала Персефона Ивановна три часа с половиною, извела все запасы полигеля да стекловолокна, под конец покрыла своё творение шеллаком «металлик» – от настоящего серебра и не отличить. А как закончила – глянула на своего клиента, а у того сутулость начисто пропала и глаза янтарём светятся.
– Спасибо тебе, мастер-р, – склонив голову, произнёс волк. – Чудеса ты творишь, как мне и сказывали. Денег человеческих у меня нет, но вот, зайца я сам добыл.
Только сейчас Персефона Ивановна обратила внимание на пакетик, что лежал у ножки стула. А в следующий миг ей стало и не до зайца, потому что волк тихо добавил:
– И это… Осенний князь тебе привет передать изволил. Сказал, что ждёт встречи с нетерпением.
Зажмурилась Персефона, дышать позабыла. А когда открыла глаза, то уже не было в кабинете волка, лишь серые шерстинки на кресле остались.
– Отпустил ты меня, княже, чтобы вновь догнать, – прошептала она, глядя в жёлтый лист октябрьского календаря. А в голове затихающим эхом звучали волчьи слова:
«Не хочу бежать тайно, хвост поджав…»
На три дня, следующих после визита волчка, отменила Персефона Ивановна все записи и взяла, наконец, отпуск, который ждал её чуть не с начала года. Впрочем, поехала она не в края заморские, а всего лишь в соседнюю область.
Глядя в окно электрички, Персефона отмечала, как слабеют тяжкие путы столицы. Признаки были едва заметны – вот вдоль дорог прибавилось деревьев, а грибов-человейников убавилось. Вот на одной, другой, третьей станции вышли дачники – самые стойкие, кто на свои участки до первого снега готов ездить. Вот небо едва различимо сменило цвет, стало выше и чище – что ж, скоро и ей покидать поезд.
Выйдя на платформу, Персефона Ивановна первым делом глубоко вдохнула. Потом ещё и ещё, не в силах напиться свежим октябрьским утром, тонкой горечью осенних трав и пряной лесной сыростью.
– Давно не виделись, – раздался за спиной голос, по которому Персефона успела соскучиться, хоть себе в том и не признавалась. – Рад встрече, сестра.
Персефона обернулась и тут же очутилась в надёжных объятиях, внутри которых пахло солнечным сосновым бором и кожаными ремешками охотничьих сумок.
– И тебе привет, Артемис, – выдохнула Персефона.
– С каждым годом хорошеешь, – слегка отстранившись, Артемис осмотрел сестру, и в морщинках вокруг его глаз заискрилось восхищение, но в складке меж бровей залегла тревога. – Вот и не даёт кое-кому покоя твоя красота…
В маленьком егерском домике было тесновато, но уютно: Артемис-охотник, который днями напролёт шатался по чащобе, иногда и ночуя там же, расстарался к приезду Персефоны и привёл обстановку в порядок.
– Повезло нам с погодой, – достав с антресоли пару болотных сапог для сестры, сказал Артемис. – Вечерние туманы нынче что надо…
Охота случилась сразу после заката. Едва догорели последние янтарные сполохи на верхушках деревьев, как с болот потянулись невесомые ленты тумана, в тихом своём полёте становясь плотнее и шире. Примолкли в лесу поздние птахи, и лишь одинокий волчий вой слышался далеко-далеко, пока засыпающая земля облачалась не то в ночную рубаху, не то в саван.
Зачарованная этой картиной, Персефона не сразу обратила внимание на брата – даром, что двигался тот почти бесшумно, расставляя по границе поляны какие-то сложносочинённые воронки.
– Отойдём, – тихо сказал он, указывая под одинокую ёлку. – Нашему запаху в ловцы попасть никак нельзя. Да и перед тем, кто сюда вместе с туманами приходит, лучше почём зря не светиться…
Села Персефона на туристический коврик, предложенный Артемисом, обняла колени руками и поначалу даже дышать боялась, пока не стало ясно, что ветер из чащи дует мимо, а значит, дух двух живых в поля относит, ловцы не задевая.
– На каких путях ты с Князем-то встретилась? – спросил Артемис.
Лицо его сделалось задумчивым и напряжённым, глаза потемнели – возможно, виной тому были болотные сумерки, что с каждой минутой становились гуще, но сейчас брат-охотник казался Персефоне одинокой усталой гончей, что взяла бы след, не будь цель слишком уж не по зубам.
