В стране Ксанад благословенной
Дворец построил Кубла Хан,
Где Альф бежит, поток священный,
Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
Впадает в сонный океан.
На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружен,
Садами и ручьями он украшен.
В нём фимиам цветы струят сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален,
Блистает там воздушностью прогалин.
Но между кедров, полных тишиной,
Расщелина по склону ниспадала.
О, никогда под бледною луной
Так пышен не был тот уют лесной,
Где женщина о демоне рыдала.
Пленительное место! Из него,
В кипенье беспрерывного волненья,
Земля, как бы не в силах своего
Сдержать неумолимого мученья,
Роняла вниз обломки, точно звенья
Тяжелой цепи: между этих скал,
Где камень с камнем бешено плясал,
Рождалося внезапное теченье,
Поток священный быстро воды мчал,
И на пять миль, изгибами излучин,
Поток бежал, пронзив лесной туман,
И вдруг, как бы усилием замучен,
Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,
В безжизненный впадал он океан.
И из пещер, где человек не мерял
Ни призрачный объем, ни глубину,
Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
Что возвещают праотцы войну.
Сэмюэль Тэйлор Кольридж[1]
Начнём с того, что я умерла. Многие души, что окружали и окружают меня с тех пор, как я преступила порог жизни, утверждают, что почти не помнят того, как умерли, и что последовало в первые минуты за этим. Но я помню. Я помню всё, что произошло в тот день, в мельчайших подробностях. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я оказалась здесь, но последние часы, последние минуты и секунды своей жизни я продолжаю помнить так же ясно, словно бы это произошло только вчера. Каждой клеточкой тела я ощущаю ту боль, что предшествовала моей смерти. Нет, не физическую боль я сейчас имею в виду. Сожжение на костре – это ужасная смерть, причиняющая немалые страдания телу, но всё же они никоим образом не могут сравниться с той болью, что переполняла мою душу в момент, когда она покидала тело.
Я предала друга. Единственного друга. Хуже того, я разбила сердце тому, кто искренне любил меня и к кому я сама была не менее искренне привязана.
Моя душа пребывала в Раю, но воспоминания о последних днях жизни терзали её не хуже адовых наказаний. Как я уже сказала, мне сложно оценить то количество времени, которое я провела в этих благословенных землях. Здесь, в Раю, понятие времени совершено исчезает. Дни тут не сменяют ночи, а яркое тёплое солнце не заходит ни на миг. В райских землях не бывает туч и нет дождей, но местная растительность бурно процветает, питаясь соками самой Земли.
Рай, где оказываются души умерших зверей и праведных людей, несколько отличается от того, что я представляла себе в бытность жизни. Отчего-то я полагала, что в Раю человек должен получить всё то, чего ему не доставало при жизни. Например, если он много голодал, то в мире мёртвых получит разнообразную пищу, или же, если страдал от холода, то в Раю станет греться в тёплых лучах солнца. Всё это, конечно, так, но всё же не совсем. Дело в том, что в Раю никто не подразделяется по типу перенесенных страданий. Все здесь живут в абсолютном равенстве и единении с природой. Люди тут ничем не отличаются от простых животных. Мы едим то, что дает нам природа, проводим время за песнями, играми и созерцаниями красот, подаренных Богом. При жизни многие из нас не поверили бы в то, что этого вполне достаточно и что на самом деле человеку для счастья не нужны ни золото, ни драгоценные камни, ни дома или дорогие одеяния. Ничего этого нет в Раю, и всё же души людей тут обретают истинное счастье.
Наверное, и я была здесь счастлива. Я не испытывала страданий, и у меня имелось всё, чего бы мне ни хотелось. И всё же, в отличие от большинства обитающих в Раю душ, я не способна была постичь до конца всеобщую гармонию этих земель. Часто я, ускользая от игр и песнопений, коим так любят предаваться обитатели Рая, бродила в одиночестве вдоль Священной Реки. Шум её вод, казалось, заглушал терзавшие меня мысли, а влажный, будто бы пропитанный целебным эфиром воздух давал успокоение. Гуляя там, я нередко размышляла о том, что эти бурные потоки не просто дают жизнь обитателям Рая, но, стремительно вырываясь за пределы благословенных земель, несут свои священные воды сквозь мир Чистилища в пустынные, горячие земли Ада. Тогда я падала на колени и касалась воды в надежде на то, что река услышит и запомнит мою грусть, а затем передаст её, как весточку, старому другу, страдавшему где-то там, в самом сердце Ада.
Священная река брала своё начало на вершине Божественной Скалы, как её называли обитатели Рая. В действительности это был высокий каменистый холм, одна из сторон которого, словно бы обвалившись, резко уходила вниз, открывая путь реке. На вершине у самой границы обрыва, сплетаясь корнями друг с другом, росли два Великих Древа: Древо Жизни и Древо Познания. Именно о последнем чаще всего вспоминают живые, когда хотят вести речь о первых людях и совершённом ими грехе. Оба этих Древа отличались от прочих растений, что произрастали в Раю, да и в мире живых. Широкие листья их мягко сияли в солнечном свете, а толстые, покрытые грубой тёмной корой стволы, казалось, не смогла бы обнять и сотня человек. Корни их, столь плотно сплетённые друг с другом, словно многочисленные когтистые конечности, выпирали из-под земли, и сквозь них из недр Рая бурлящим потоком пробивали путь воды Священной Реки.
Обитатели Рая, то ли страшась повторить грех прародителей и понести заслуженную кару, то ли не желая уходить далеко от насиженных мест, редко приближались к Великим деревьям. Меня же тянуло к ним постоянно. Мне нравилось подолгу сидеть, опершись спиной на их мощные шершавые стволы, и слушать шум священных вод, истекавших из земли совсем рядом. Это пусть и не отвлекало полностью от тяжелых дум, но хоть немного успокаивало течение мыслей.
Иногда я думала, правда ли, что Самаэль был здесь когда-то? Действительно ли он предлагал Еве вкусить запретные плоды Древа Познания? В такие минуты я с надеждой поднимала взор на ветви Древа, но не находила среди них ничего похожего на змею. Более того, ни на одной ветви ни Древа Жизни, ни Древа Познания я не видела ничего хотя бы отдалённо похожего на плоды. Это было странно, но я верила, что всему есть логическое объяснение. Возможно, после падения первых людей Господь сделал так, чтобы деревья эти больше никогда не могли приносить плоды. Быть может, на его месте я поступила бы именно так. Впрочем, я вряд ли могла бы сказать наверняка, каков он, умысел Божий.
Люди, живущие в Раю, приближены к Богу, но всё же никто из нас никогда не видел его воочию. Мы ощущаем его благодать, разливающуюся здесь повсюду, но если Бог хотел сказать что-то кому-нибудь из нас, то всегда посылал к нему своих вестников – ангелов.
