Владимир Шаров - Искушение Революцией

Все, что пойдет ниже, сложено из вещей, над которыми я работал почти двадцать лет, правда, с большими перерывами. Так вышло, что каждый раз лишь с течением времени я понимал, что в итоге у меня получилось. Не в том, конечно, смысле, хорошо или плохо, а в том, какие выводы следуют из написанного, и еще: что все это – части чего-то одного.

Первым, что случается нередко, был трактат самого общего свойства (книга начинается не с него), а дальше – вопросы, которые продолжали оставаться для меня темными и неясными, по мере сил разбирались и уточнялись. Я тогда уже писал прозу, был уверен, что с остальным в моей жизни покончено, однако со спасительной регулярностью, стоило основному занятию зайти в тупик – история вдруг приходила на помощь.

Необходимо сказать еще об одном. Собирая «Искушение революцией», я в очередной раз убедился, что число тем в русской истории, которые меня занимали, достаточно ограничено. Из-за этого работы нередко друг на друга налагаются. Конечно, пересечения, самоцитаты можно было убрать, но тогда пострадала бы цельность отдельных эссе. А ведь с самого начала я писал их, а не книгу. В общем, тут есть проблема, с которой, что поделать, я не знал тогда и не знаю сейчас. Поколебавшись, я все решил оставить, как было, а за повторы просто попросить прощения. Если же будет добрая воля – счесть их чем-то вроде рефрена.

Книга начинается с двух работ, так или иначе связанныхс самым важным для меня писателем в русском ХХ веке – Андреем Платоновым.

Думать о тех темах, которым посвящена первая работа – «Между двух революций (Андрей Платонов и русская история)» – я начал после платоновской конференции 2004 г. (ИМЛИ, сентябрь). Попытка понять судьбу автора «Котлована», «Джана» и «Чевенгура» (большинство докладов были связаны именно с последним романом) получилась довольно объемистой. Мне кажется, что, кроме прочего, она неплохо дополняет и «Верховые революции», которая вопреки хронологии публикуется во второй части этого сборника. Второе эссе – «О записных книжках Андрея Платонова» – было написано для журнала «Дружба народов». Позже оно еще дважды публиковалось в посвященных Платонову сборниках «Страна Философов» (М., 2003).

В сентябре 2004 года я принял участие в конференции, посвященной Андрею Платонову, по преимуществу роману «Чевенгур». Услышанное на ней плюс прочитанное в томе нового собрания сочинений (в него вошла публицистика 20-х годов, очень подробно и качественно откомментированная) и в очередном сборнике «Страна философов» неожиданно легко соединилось с представлениями о русской верховной власти, взаимоотношениях Москвы и провинции, которые бродили во мне лет двадцать назад, когда я еще профессионально занимался историей. Многое было дополнено до целого, так что стало казаться, что можно связно объяснить и то, чем была советская власть при своем зарождении – 17 – 18-е годы ХХ в. – и то, какой она сделалась к 25-му году, попав под контроль Сталина. Понять ее корни и эволюцию (имеется в виду направление и скорость последней), а отсюда – один шаг до ответа: почему и Платонов и эта власть, несмотря на явное, вдобавок обоюдное, желание сотрудничать, расходились дальше и дальше.

Известно, что христианство, каким оно появилось на свет Божий, было религией «конца». Первые поколения христиан, видя, что чаша человеческих грехов давно переполнена, верили, что второй раз Христос ступит на землю уже при их жизни, уже при них придет время Страшного суда и торжества праведных. Потом за столетия большинство, хотя шаг за шагом и смирится, привыкнет к тому, что знать час Его нового явления не дано никому – пути Господни неисповедимы, – эта загнанная в подполье начальная вера то и дело будет вырываться на поверхность в виде разного рода ересей и церковных смут.

Жизнь была так страшна и безнадежна и так тяжело ожидание, что на Западе и без них в большие юбилейные годы – 1000-м, 1500-м от Рождества Христова – уже успокоившаяся, уже вошедшая в колею канона вера вдруг вспыхивала прежней страстью и напряжением. В некоторых городах бюргеры, чуть не поголовно вспомнив слова Христа о том, что легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное, будто и не было прежнего скопидомства, принимались не раздавать – навязывать каждому встречному и поперечному нажитое.

К XVI столетию, стартовавшему этим самым 1500-м годом, было потрачено уже несколько веков и таланты тысяч и тысяч лучших теологов и юристов, чтобы хоть как-то совместить высшую правду и реальность земного, насквозь греховного бытия – Божественное и гражданское право. Но одно и другое было так далеко друг от друга, так друг другу враждебно, что сшить их удалось в лучшем случае на живую нитку. Доказательство – начало проповеди Лютера.

Лютер, а вслед за ним Цвингль, учили в мире, где каждый знал, что пусть он не пропускает ни одной мессы и, отнимая у семьи последнее, щедро жертвует на храм, пусть всякую неделю ходит к исповеди, на которой священник отпускает ему грехи, вокруг столько зла и ненависти, что проще не замараться, искупавшись в бочке с нечистотами, что возит по улице золотарь, чем спастись, оставаясь в миру. Ты можешь честно жить и работать, можешь искренне молиться Создателю и, сколько есть сил, не грешить ни в делах ни в помыслах, все равно каждый прожитый день лишь вернее ставит крест на твоем спасении. Если хочешь спастись, бросай жену, детей, дом и беги не оглядываясь, как от Содома и Гоморры. Иного пути нет и не может быть.

Это была очень горькая жизнь, и вдруг пришли новые учителя и сказали, что все не так. Бог хочет от человека другого. Чтобы сподобиться вечного блаженства, монастырь не нужен: для спасения души достаточно твоей веры и смирения. Надо просто верить в Христа, быть справедливым, милосердным, и тогда, даже если ты напрямую, без священника, обратишься к Нему, Он тебя услышит. Он любит тебя и готов сторицей воздать за твое добро.

Со времени рождества Христова, если не считать тех, кто уходил в пустыни и в монастыри, лишь в краткие периоды веры, что Христос и впрямь придет не сегодня – завтра, да в праздники люди забывали, что до конца дней обречены жить в юдоли страданий. Теперь же этот камень был с человека снят. Облегчения, какое слова Лютера и Цвингли дали каждому, кто за ними пошел, хватило на многие века. Источник этот не иссяк и сейчас.

Подобного рода комментарии знала и Россия. Их специфика определила, выстроила русскую историю, вообще нашу цивилизацию, ее особенности, характерные черты. Основные субстраты, составившие русский народ – славянские и угро-финские племена – жили на восточно-европейской равнине многие тысячелетия; династия Рюрика правила ими непрерывно с IX века по конец XVI, то есть больше семи веков, что по любым стандартам очень и очень долго. Уже в силу этого Рюриковичей трудно счесть нуворишами, однако с середины XV века, во всяком случае на взгляд извне, – времени с другой логикой, другими знаниями – первенствующих среди них великих князей Московских будто подменяют. Конечно, наш подход ущербен – культуру надо судить по ее собственным законам и установлениям, однако изменения слишком разительны, резки, чтобы оставить их без внимания. На те десятилетия падает сразу несколько важных событий, главные из которых – отказ Москвы утвердить унию католической и православной церквей, подписанную на Ферраро-Флорентийском соборе главой русской церкви архиепископом Исидором, и захват турками столицы православия – Константинополя. Принято считать, что именно под их влиянием Русь пересматривает весь комплекс отношений между собой и миром. Но и Константинополь, и собор были лишь внешним кругом, обрамлением для перемен, начавшихся куда ближе. Быстро слабеют татары. Двумя с половиной веками ранее их бесчисленные конные отряды – «тьмы» – огнем и мечом прошли по Руси, оставив после себя сожженную, опустошенную страну. Тогда все пришлось строить наново. Травма была столь сильна, что теперь просто вернуться к положению, которое существовало прежде, казалось немыслимым.