Конец мая 1643 года от рождества христова.
* * *
Пурпурно—рубиновый, косой крест с иглами шипов, как живой затрепыхался, забился в агонии. Вобравший в себя неприкаянные людские души, он затрепетал на слабеньком, чуть поднявшимся дуновение полуденного ветра.
Испуганной осиротевшей птицей, потерявшей птенцов, заполоскались две кровавые полоски, вышитые киноварной нитью на двуязычном стяге.
На испачканной гарью сражения, бывшей когда-то ослепительно белоснежной, шелковой материи полотна.
Расправляя истёрзанные крылья, непокорный штандарт испанской гвардии, взвился в бездонные майские небеса, по воодушевляющему приказу капитан—генерала отважного герцога Альбукерка.
Презрев к дьяволу и черту, неоднократные предложения о сдачи в плен, галантных французов, на весьма выгодных и достойных короля условиях: всем раненым гвардейцам помощь лекаря, оставаться при своем оружие и флаге, далее после недели плена – роспуск по своим домам.
Естественно, кто пожелает вернуться в Испанию.
А кто, дескать, захочет, может оставаться и служить во благо Франции и трона нового, недавно родившегося короля Людовика XIV де Бурбона, по будущему прозвищу современников – Король Солнце.
Но выбрав общим решением терции, гордую смерть на поле боя.
… – Поднять штандарт, – дрогнувшим воплем отчаяния из последних сил завопил, захлебываясь истекающей кровью от ранений, сидевший на грубом деревянном помосте, умирающий герцог.
После очередной кровавой схватки, прибравший к себе навечно новую жатву павших воинов, с обеих сторон.
Молодой, совсем безусый юноша, копейщик прытко подхватил с земли отложённый стяг на момент очередной атаки конницы французского дворянства.
Раздвинув изрядно поредевшие линии шеренг испанцев, бравирую напоказ он, этот юнец—пикинёр, то есть воин с длинной пикой, выскочил впёред из общего строя гвардейцев, уперев высокое древко флага в землю.
Да вдобавок задорно выкрикивая в спины отступающим французам, обидные для этой национальности ругательства.
Зефир дыхания воздуха, бог весть откуда-то возникнувшим, освежал во время минутной передышки, изнуренные лица и усталые тела третьей, да уже не третьей центральной, а самой последней терции, окружённой со всех сторон бесчисленными французами.
Что осталась от пяти полков терций испанской гвардии.
Да и от самой армии тоже совсем ничего не осталось.
Все были убиты, или захвачены в плен, а в лучшем случае разбежались по близлежащим полям и селеньям, возле неприметного и захолустного городка, под названием Рокруа.
Вошедшим в Историю, как местом «испанской мясорубки».
После которой королевская Испания, навсегда потеряла свое военное могущество на арене Европы.
Поэтому на этом наблюдательном помосте, сделанном для командира терции, сейчас находился и командовал уцелевшей горсткой испанцев, сам подраненный капитан—генерал.
Средневековое Лето обещало быть жарким, несмотря ни на происходившие битвы в нынешний век.
Ему – «Verano»: повелителю солнца, не до человеческих страданий и жертв, привнесённых богу войны Марсу.
Как желто—пустынная Святая Земля иудеев, обильно политая человеческой кровью во имя разных богов. Только почему она церковно святая?
Может наоборот, проклятая всеми подряд, если на ней творились всякие бесчинства. Да и денек уходящей весны, выдался на славу жарким и потным. Вместе с горнилом дневного сражения, длившегося много часов подряд с самого туманного утра.
Видно люди никак не могли согреться от долгой зимней спячки, поднимая раз за разом, как кузнечные молоты, обмакнутые в кровь смертоносные жала клинков.
И для многих рыскающих по раскинутой земной тверди и едва шевелящихся муравьев—человечков с отрубленной лапкой, если смотреть с высоты восходящего солнца – этот день стал последним в их жизни.
…Я тяжело, не веря, что до сих пор остаюсь живой, с ознобом и до свиста в легких, вдыхал в себя жизненно свежую субстанцию воздуха.
Опершись ладонями на навершие длинноклинкового меча—бастарда, счастливого для меня полутораручника. Такое оружие можно назвать переходной ступенью между одноручными и двуручными мечами, нечто среднее. Поэтому так и прозвали внушительный клинок.
Кое-как стоял, бесполезно стараясь унять дрожь в ослабевших коленях и руках. Предплечья и ноги гудели от дикого перенапряжения, спина под одеждой промокла от липкого пота.
Голова раскалывалась на части, сломанные ребра ломило от боли, уши заложило от близкого свиста и звончайшего лязга боевого железа.
Давно потеряв счёт внезапным наскокам французской кавалерии и пеших рыцарей, на наше ощетинившиеся сталью, каре терции.
Французы, похоже намереваясь неуклонно взять нас тактикой измора и усталостью. «Бастард» зажатый до побеления на костяшках ладонях, в последнюю, то есть крайнюю, схватку, почти фантастично, только что спас мне жизнь.
…Конный рыцарь лягушатников, из знати голубых кровей, весь в перьях и сверкающих на солнце латах с головы до ног, подскакав к месту одиночного побоища поближе, дабы сберечь силы, спешился с коня, громыхая железом и сталью. Почему одиночного?
Да все из нашего войска были давно мертвы, или взяты в плен.
А вилланы – трусливые крестьяне, кое— как рекрутированные из деревень, разбежались по кустам, спасая свои позорные шкуры. Последняя терция, вместе с моей ротой, закалённых в боях ветеранов гвардейцев, осталась только одна на всём поле сражения, наполовину изрядно поредев к полудню.
Подобный стальному танку, рыцарь заревев рыком дизельного движка во всю луженую глотку, веером закрутил над головой шипастый люцернхаммер с гирьками (германский боевой молот).
Благо латник здоров, примерно как небольшая ходячая гора.
Страшное оружие, между прочим, если попадет такой штукой – то без шансов. А наши огнестрельные аркебузы с мушкетами, давно валялись под ногами без дела, за отсутствием пороховых зарядов.
Шаг—два—три: рыцарь, идущий танком, быстро сократил дистанцию боя до передней к нему шеренги строя.
В щепки разнося бесполезные, против этого грозного молота, гизармы и глефы (разновидности копий).
Тотчас вклинившись почти в середину каре, размолотив за несколько секунд с десяток бойцов: часть первой и второй, да и уже считай третьей линии.
