С ощущением чистоты и бодрости во всём теле после купания в холодной днепровской воде Лена поднималась по еле заметной тропке вверх по косогору к хутору. Она испытывала приятные чувства от ласкового прикосновения травинок к босым ногам и от тепла, исходящего от прогретой солнцем земли.
С середины косогора и выше справа и слева от тропы, словно коврами покрыв землю, разрослась земляника. Песчаная почва и солнечная сторона создавали идеальные условия для роста и созревания ягод, которые из-за большого их количества окрасили склон в розовый цвет. Они словно манили девочку к себе, и она то и дело останавливалась и, собрав ягоды в ладонь, опрокидывала их в рот, наслаждаясь неповторимым ароматом и вкусом.
Радостные ожидания вечера наполняли душу Лены: во-первых, репетиция в драматическом кружке новой пьесы и, во-вторых, ещё одна встреча с Павлом Аносовым, вожаком комсомольской ячейки, к которому она испытывала большую симпатию. Он сплотил вокруг себя большую группу подростков и, подготовив «агитки», они ездили по окрестным деревням повышать политический уровень ряда несознательных крестьян.
Елена была совсем рядом с хуторским двором, огороженным тесовым забором, когда из открывшейся калитки вышел отец, неся под мышкой тюк ситца, а за ним и мать, которая пыталась вырвать у него материю. Она ухватилась за край ситца и тянула, надеясь остановить мужа.
Поняв, что у отца очередной запой, Лена поспешила навстречу:
– Пап, мам, вы куда собрались? Уж скоро вечерить. Пап, давай я помогу тебе, ведь неудобно.
– Доча?! Доча, любимая моя доча. Ты ж у меня самая умная и самая красивая. Помоги, помоги отцу…
– Куды направились? Я могу с вами пойти?
– Доча, ну что это такое «куды»? Ты не должна говорить, подражая этим деревенским неучам. В тебе может дворянская кровь течёт. А, что? – повернул он голову к жене, – Народ зря болтать не будет. Ты должна быть образованной, воспитанной и культурной, и вообще…
– Я поняла. И, куда вы с матушкой направляетесь?
– Так, в лавку, доча, в лавку. Дорогая моя жёнушка, твоя мать, видишь ли, деньги спрятала, так, я вот решил обменять это, – отец потряс ситцем, – на рюмочку, другую.
– Зазря идёте. Я с речки. Видела лавочника со всем семейством на броду. Днепр переходили. Разряженные такие. В сторону Болушево пошли. Может в гости к кому. Свадьба может или ещё, какой праздник. Зазря пройдётесь.
– Да? Через Днепр? Вброд? Видела? Жаль… Спасибо, Доча. Умница, доча, умница… – Какой красивый ситец! Вот бы нам такой… На занавески, в наш драмкружок, сцену отгородить.
– Доча, в театре нет занавесок. В театре занавес. Я обязательно должен вас всех свозить в настоящий московский театр. Огни, музыка, красиво одетые люди на сцене и в зале. А, само представление!.. Зимой обязательно отправимся. Бери, доча, для тебя, для твоего театра ничего не жаль, ничего…
Он свернул с дороги и, подойдя к ближайшей копне, рухнул на мягкую постель из свежескошенного сена и уснул.
– Лена, ты придумала про лавочника, да?
– Нет. Не придумала.
– Лена!? – мать строго испытующе посмотрела на дочь.
Щёки Лены порозовели. Она слегка наклонила голову и еле заметно кивнула.
– Нехорошо обманывать родителей. Всех нехорошо, а родителей особенно грешно, – и мать несколько раз перекрестилась.
– Я больше не буду.
– Ну и хорошо, ну и хорошо. Ты иди, я побуду с ним, пока ни проспится, а ты иди. Иди домой.
– У меня сегодня занятия в драмкружке. Можно я сегодня припозднюсь? У нас главная репетиция. Это отнести положить на место?
– Да, что уж там. Раз батька сказал – бери, а то запилит потом меня. Он хоть какой пьяный, а всё помнит. Бери, чего уж.
Елена, обхватив двумя руками тюк ситца, быстро зашагала в сторону деревни Нестеровки.
Занятия драматического кружка проходили в коридоре школы, в бывшей усадьбе Вольских. В глухом его конце был собран помост, что-то на вроде сцены, на котором и показывали своё театральное искусство члены кружка.
Девчата запрыгали от радости, увидев столько материи, а ребята щупали и с деловым видом хвалили:
– Хорош ситчик.
– Крепкий.
– Хорош, ничего не скажешь.
– Какой красивый, – вторили девчата:
– Вот занавески будут, просто сказочные.
– Не занавески, а занавес, – поправила их Лена, вспомнив слова отца.
– Правильно. В нашем театре тоже будет занавес, – начальственным голосом произнёс Павел Аносов.
– Репетиция отменяется. Вам девчата поручение, беритесь за шитво, а ребята натянут верёвки. Я покажу, как сделать, что б за верёвки тянуть и раскрывать занавес.
– Ужасть – скольки материи. Нам можить и на сарафаны для выступлення хватить.
– Маша, в какой школе тебя учили, и в какой книге ты видела, что б так писали, как ты говоришь? У нас в кружке не должно быть такой речи. Мы должны быть людьми образованными. Представь себе: ты, Маша, выходишь на сцену играть роль образованной девушки или французской революционерки… Да, да, Маша, могут быть и такие роли… и вдруг зрители слышат: «ужасть», «скольки», «можить», «выступлення» и прочее, вроде «нямнога», и что будет? Ты играешь трагическую роль, а зрители хохочут. Того кто будить… – девчата хихикнули, – Будет, – поправился Павел, краснея, – Будет так говорить, исключу из кружка, – и Аносов пригрозил девушке указательным пальцем.
– Конечно, хватит, – подчёркнуто чётко выговаривая каждую букву, заявила Оля Гаврилова, – Можить дажа и на рубахи ребятам. Будем усе, как артисты у адинаковом.
– Оль, ну для кого я только сейчас говорил, а ты опять: «У адинаковом».
– Паш, ну, нет ваможности так у раз перевчиться. У школе сколь лет грамате учуть?
– Генеральная репетиция в следующую среду. Кто не будет «первучиваться» ролей не получит, – объявил Павел, глядя в свою тетрадь. И, скорее делая вид, чем это было в действительности, обвёл всех строгим взглядом, – Смотрите у меня!…
Молодёжь гурьбой высыпала на крыльцо школы, сопровождаемая недовольным ворчанием школьного сторожа деда Архипа.
До перекрёстка шли вместе, горячо обсуждая, каким настоящим будет их театр, в занавесях и декорациях, несколько керосиновых ламп осветят сцену, а они в новых театральных костюмах.
– Всё хорошо, но без музыки театр – не театр. – Павел задумался. – Вот что. Задание всем: ищем гармонистов, гитаристов, балалаечников ну и…
– А, у меня дядька, ужасть как здорово, на ложках играить. – встряла Маша.
– На ложках, верно, ты здорово играешь? Во какие щёчки наела! – пошутил один из парней и ткнул пальцем Маше в щёку.
– Щёки как щёки, – совсем не обиделась Маша, – Многим даже очень нравютца.
– Ложки не подходят, если только, как отдельным номером пропустить, – заключил Павел и добавил, – В антракте или на концерте. Подумаем…