Я нежно люблю аэропорты и вокзалы. Там я дома. В моменте, когда сердце бьется чуть чаще. И кажется, что прямо сейчас жизнь может круто измениться.
Держи мои рассказы под рукой. И пусть они греют твою фантазию, возбуждают и отвлекают от грустных мыслей, если таковые имеются. Пристегнись, мы отправляемся в полет мечты.
Обернись. Вокруг тебя сотни людей, тысячи эмоций. И все они – живые. Такие же, как те, кто встретит тебя на следующих страницах. Обнимаю каждого.
Они – настоящие. Ты – тоже.
P.s. Куда же без него) Искренняя благодарность всем, кто помогал мне морально, пока я создавала эту книгу. Вдохновлял, писал теплые отзывы и говорил «соберись, тряпка!», «у тебя все получится!», «они правда классные!» и т. д. Ребята, с меня печатка с автографом – как обещала.
А еще – большую работу для этого проекта проделала талантище, невероятной глубины и чувствительности дизайнер и иллюстратор Елена Пульнева. Она прочитала каждый рассказ – и писала к ним визуал по своим ощущениям. Это тот случай, когда «хвостиками», как у Кэмерона в "Аватаре". Уверена, вам понравится сочетание.
Она была легкой. Легкой на подъем. С легкими пальцами, из-под которых лилась легкая музыка. С легкой улыбкой и легким ясным взглядом. С легкой подстройкой к обстоятельствам.
Тяжелыми были только ее локоны и характер.
Отсюда и вытекало ее густое и вяжущее, словно незрелая хурма, одиночество. Когда-то она легко называла его свободой и гордилась независимостью. Потом прозрела: это подмена понятий.
Ей хотелось отношений. Она общалась с мужчинами, легко знакомилась и… превращала их жизнь в настоящий ад. Да что там. Преисподняя покажется санаторием в сравнении с существованием под каблуком самовлюбленного гения.
Если бы она ставила зарубки на фюзеляже – ей пришлось бы поменять самолет еще лет 5 назад. Сбитых гражданских и военных на ее счету было побольше, чем у любого заслуженного летчика во второй мировой.
Все всегда начиналось красиво. Мужчины влюблялись в нее, когда она выходила на сцену. Это ее естественная среда. Она освоила клавиши в 3,5 года. И с тех пор не расставалась с нотами и звуками. Они окружали ее повсюду. Стали ее судьбой, возбуждали и успокаивали, вдохновляли и тушили внутреннее пламя страсти.
Она ощущала звуки пальцами. Знала. Вот сейчас я легко коснусь этой клавиши – и она отзовется именно так. Или тяжело надавлю другую – и она пробасит возмущенно, остро – ровно так, как ей надо.
Сольфеджио сдала сразу, с первой попытки. И совсем не понимала этой бесовщины с нотной грамотой. Зачем ей это, если она сама прекрасно знает, как ей надо сейчас играть.
Как-то в интервью пронырливая журналистка задала ей вопрос: почему, мол, у вас каждый концерт отличается от предыдущего.
Потому что это другой концерт, и играет его другая я, не задумываясь ответила она. Разве ваш каждый день идентичен предыдущему? Журналистка хлопнула веками с длинными ресницами и пожала плечами. Наверное, нет.
Ее знали во всем мире. Она перестала аккомпанировать. Выступала только соло. С оркестром она не срабатывалась. У них ноты. У нее настроение. Хотите настоящую, ЖИВУЮ музыку? Слушайте душой, а не ушами.
Сначала агент рвал на себе остатки волос. Потом поймал ее вектор и поставил программу, которая собирала максимальную кассу.
Она купалась в деньгах, аплодисментах и любви своих поклонников. Но приезжала домой, снимала тяжелые каблуки с легких ног и бросала на пол букеты. Зачем они? Зачем эти мертвые цветы? Что они значат для нее?
Она распутывала свои тяжелые локоны легкими, чуть уставшими пальцами, ловко вытаскивала шпильки и заколки. Смывала тяжелый макияж легкой пенкой. Сцена требовала стиля.
Однажды в Вене она плюнула на все. Надоело. Черт, как же ей все надоело!!!
Она запретила подпускать к себе гримера и парикмахера. Отпустила водителя перед концертом. Сказала – я сама. Буду вовремя. Агент вышел на балкон после разговора с ней… И впервые за 23 года закурил. Она точно загонит его в гроб. Прям точно.
А она напялила джинсы, кроссовки, мятую футболку с надписью I’m fun. Вышла из дома и решила: направо. Ближайшая парикмахерская оказалась очень демократичной. Восточная женщина тяжело поднялась со стула, когда она появилась в дверях. Газету на всякий случай не откладывала. Такая фифа вряд ли согласится здесь что-то делать.
Фифа осмотрелась, кивнула здрасьте и уселась в единственное кресло.
Филиппинка (так она окрестила медалистку многоборья – ибо она была одна в салоне, и, судя по всему, оказывала полный спектр услуг) неуверенно поместила прессу на столик. Подошла, взяла тяжелыми толстыми пальцами ее тяжелые густые локоны.
Спросила на ломаном английском. Что желаете, мадам?
Мадам желала налысо.
Филиппинка схватилась за сердце так искренне, что она поняла. Все верно. Давай!
На концерт она пришла в том же виде.
Агент пил коньяк и выл в ладонь. Что ты творишь? И где? Где, твою мать??? Ты хоть понимаешь, что это старая Европа! Это не место для экспериментов!!! Ты губишь свое имя. Ты губишь всех, кто рядом. Что ты за дьявол такой???
Она улыбнулась легкой улыбкой и пожала плечами. Ну, такой она дьявол. Незлой точно. Просто сейчас так надо.
Вышла на сцену прямо так. Лысая, в майке и штанах. Без поклона и приветствия.
Села за рояль. Зал молчал в полном оцепенении.
Первыми очнулись репортеры. Засветились глазки камер. Она повернула голову вправо и строго посмотрела на публику. Будто каждому в глаза.
Ей хотелось тишины. Абсолютной.
Тысячи людей ее услышали. И замолчали. Она заиграла.
В тот вечер она сорвала все аплодисменты, какие могла. Она впервые так легко отыграла программу. Вскочила со стула и от души поклонилась зрителям. По-русски крикнула спасибо вам!
В гримерке лежал только рюкзачок с документами. Зашла забрать его. Сказала охранникам – раздайте все цветы выходящим из зала.
В комнатке нашла агента, который рассасывал валидол.
– Твою ж мать, Тася! Блядь! Ну как так? – Он уже подсчитал барыши, но его еврейская натура бунтовала. – У нас везде афиши висят, где ты с волосами. Мы не успеем переклеить!
– Моисей, угомонись. Все норм. – Она подхватила рюкзак и рванула к выходу. потом остановилась. – Где тут шавермы поесть можно, не знаешь?
– Какая на хуй шаверма, Тася! Яду мне, яду!
Она выскочила из гримерки, как пятиклассник, которого выгнали с урока в мае.
Нашла черный ход, просочилась по узким лестницам и оказалась на улице. Теплый июньский вечер окутывал ее, обнимал плечи, ласкал лысину.
