– Что? – растерялся я, позабыв, о чем спрашивал.
– Что? – не понял Мортимер.
Наверно, я сказал какую-то чушь, потому-то дворецкий и оторопел. А что он мне ответил, кстати? Не могу сообразить…
Это все Барри! «Посиди со мной. Я не алкаш, чтоб пить один». Тьфу!
– Мне… сейчас идти… дальше убирать листву, да? – я с трудом подбирал слова, стараясь не дышать в сторону Мортимера и выглядеть естественно.
– Именно! – воскликнул дворецкий с явным облегчением. – Мистер Клод звонил. Он прибудет к семи. – На меня глянули очень многозначительно. – Вместе с наследником. Постарайтесь управиться к этому времени, мистер Ллойд.
Странное ощущение дежавю растаяло, уступив место маленькому довольству. Мадам, упокой Господь ее душу, звала нас по именам, а наводнившие поместье после ее смерти свидетели динозавров – две сестры и один зять – по фамилиям. Но дворецкий, обращаясь ко мне, Карлу и Барри, никогда не забывал отметить, что говорит именно с «мистером». И это было чертовски приятно!
Я вернулся к своим обязанностям садовника, думая о том, какой Мортимер милейший человек. Взять хотя бы то, как он расстраивается и переживает, если читает в газете об очередных исчезнувших из соседних деревень. Очень трогательно. Мы-то все здешние и привыкли к такому: в графстве и волки, и болота. Но справедливости ради Мортимеру освоиться было сложнее: с тех пор, как он стал работать у мадам, люди начали пропадать намного чаще.
Наследник, молодой симпатичный мужчина, приехал в семь вместе с адвокатом покойной. Мне новый господин показался вежливым и приятным, он явно не собирался никого увольнять и чинить свои порядки.
Весь следующий день господин праздно и бесцельно бродил по особняку, пристройкам и саду. В желании городского американца разглядывать интерьер английского поместья не находилось ничего странного, но в самом «разглядывании» неестественности было хоть отбавляй. Господин вставал у какого-то предмета почти в упор, молча смотрел на него, не прикасаясь, и просто уходил. А потом возвращался и снова пялился на эту же вещь. Я мог понять, если бы он разглядывал картины, доспехи, вазы и прочий антиквариат, которого в доме в избытке. Но господин мог застыть у телефона, мусорного ведра или моих резиновых сапог.
А еще он ни черта не помнил. Иначе зачем ему задавать по несколько раз в день одни и те же вопросы о мадам, о пропавших в округе людях, об истории имения? Не просто уточнять какие-то факты, а спрашивать слово в слово. Иногда мужчина протягивал фотографии или письма, которые уже показывал, и интересовался чужим мнением. Приходилось повторяться. Зачем же расстраивать человека? Мортимеру, как дворецкому, было тяжелее всех. Мало того, что ему нужно было ухаживать за капризными сестрами покойной, так господин еще и забывал, какие распоряжения собирался ему дать. Подзывал, а потом говорил: «Нет, ничего». И так раз десять за день!
Вдобавок ко всему мы хватались очень многих предметов. Но не драгоценностей или чего-то ценного. В основном Барри жаловался на исчезнувшие инструменты, потом и у меня испарилась лопата на пару с сапогами, Лидия сетовала на утрату заколок, хотя их она, скорее всего, просто потеряла. Апофеозом всего стала пропажа огнетушителя.
Я, Лидия и Карл больше часа шептались на кухне после ужина, пытаясь понять, что происходило с господином, но разобрались, только когда к беседе присоединился дворецкий. Он утомился, выслушивая очередные воспоминания госпожи Анны, но нашел в себе силы все нам объяснить. Мортимер предположил, что господин болен, и оттого мадам завещала имение столь дальнему родственнику, внуку покойного брата. Хотела порадовать молодого человека, которому, очевидно, недолго осталось.
«Может, опухоль мозга, может, последствия травмы. Симптомы могут быть самые разные. Провалы в памяти, ужасное зрение, даже клептомания», – подводил итог дворецкий, когда на кухню ввалился Барри. Он был сильно напуган и еще сильнее пьян.
– Я видел господина! И огнетушитель!
– Барри, успокойся. Мы знаем, что он его украл…
– Молчите и слушайте! Я был в сарае…
– Где ты прячешь бутылочку?
– Да не в этом дело! Господин вошел без ничего! А потом здоровенный огнетушитель возник у него в руках! Из ниоткуда! Я своими глазами видел. Но так не бывает. – Барри трясло.
– Может, он нес его в руке, а потом поднял на свет?
– Нет! Огнетушитель просто появился. Я не вру! И я не спятил! Черная магия!
Барри выскочил на улицу, хохоча, Мортимер с Карлом кинулись следом, Лидия разрыдалась, и я остался ее утешать. Бедный Барри! Бутылка все же его сгубила.
Когда Лидия успокоилась, мы присоединились к остальным, пытающимся отправить Барри на боковую. Он все орал, что физика больше не работает и что он легкий, как перышко, и вот-вот полетит. Стоило Барри захрапеть, как мы с облегчением разошлись по нашим каморкам.
После такого долгого дня я заснул, едва голова коснулась подушки. Ночью, правда, разок проснулся: чтоб вдохнуть снотворное, пропитавшее тряпку, которую кто-то прижимал к моему лицу.
Очнувшись в следующий раз, я не понял, где нахожусь и почему не могу двигаться. Голова гудела, перед глазами плыло, но постепенно все отчетливее вырисовывался дворецкий с пилой в руках.
– Не волнуйтесь, мистер Ллойд. Больно будет только в начале. Потом вы потеряете сознание.
Мортимер был хорошим человеком, он не стал бы мне врать. Но, к сожалению, даже он мог совершать ошибки. Больно было очень долго. До самого моего конца…
Выронив метлу, я кинулся в дом и сразу натолкнулся на дворецкого: он стоял посреди холла с крайне бледным, даже испуганным лицом. Я мгновенно понял, что он – как я. Тоже в шутку озвучил какое-то глупое желание странному незнакомцу, не ожидая исполнения.
– Я сказал, что не прочь жить в игре, – выпалил я. – А все вывернулось в какую-то больную иронию! Я хотел стать крутым и неумирающим протагонистом. Понимаешь? Это я должен был быть американцем, который обнаружит и победит тебя, а не второй безликой жертвой с парой реплик! Тем более в квесте!
Дворецкий почти минуту ошарашенно таращился на меня. Наконец, он тихо ответил:
– Я не очень понимаю, что значит «игра» и «протагонист» в ваших словах. Но я знаю слово «ирония». И она в том, мистер Ллойд, или как вас там…
Я не помнил «как меня там».
–… что больше всего на свете я ненавижу две вещи. Стариков. И англичан.
– Что ты пожелал? – задал я вопрос, уже не зная зачем. Меня наполняли только смятение и чувство дежавю.
Дворецкий ответил с улыбкой, почему-то заставившей меня подумать о пиле.
– Вечность заниматься любимым делом безнаказанно.
– Что? – растерялся я, позабыв, о чем спрашивал.
– Что? – не понял Мортимер. Его лицо вытянулось.
