В дверь постучали громко и требовательно. Зара с матушкой переглянулись. В день Начала не принято ходить в гости, а в их дом и в другие дни мало кто заглядывал. Семья Полыней только закончила чтение Огневого Писания. Отец заворачивал в красную ткань священную книгу, а женщины убирали со стола святозарные светильники.
– Ты ждёшь кого? – спросила матушка.
Отец мотнул головой.
Матушка оставила светильники и пошла открывать. Увидев гостя, охнула. На пороге стоял Буран Борщевик.
– Свет тебе и дому твоему, Брюква. Слыхал я, искорка у вас зажглась. И у нас огонёк имеется. Опалим их вместе – очаг зажжём.
Зара замерла: неужели речь о ней?
Тем временем самый могущественный человек Трихолмки вошёл в дом.
– Свет тебе, Зарница Полынь. Вижу, не врут люди: готова вспыхнуть искорка.
Матушка только вчера нашила на чепец Зары красную ленту, извещающую о том, что девушка готова к браку. Но сговора к опалению так скоро не ждали. Четырнадцать витков ей перед осенью минуло, а щуплым сложением едва на десять тянула. Такая если и понесёт, то вряд ли разродится. Так кому же вздумалось взять недосочку в жёны, да ещё и Борщевика просить посодействовать? Тот зря ноги топтать не станет.
– За чей же огонёк сам Буран так печётся? – наконец разлепил губы отец.
– А тебе, Зазимок, не всё ли равно? Уж отбиваться от женихов вам не приходится. – Гость сплюнул на пол. – Только и я за кого попало просить не стану. Для сына, Пламеня, жену выбираю.
Снова охнув, матушка опустилась на лавку. Зара даже выдохнуть забыла. Хорошо, что волан скрывал лицо, и Буран не видел её распахнутых глаз. Опомнившись, она прижалась к плечу матери и зашептала ей в ухо:
– Не отдавай, не отдавай!
Брюква сама не знала, что думать. Не разыгрывает ли их богатый сосед для потехи? Только не любил Борщевик шутить, а с сыном его и впрямь беда приключилась. Всем хорош Пламень вышел: крепкий, высокий, темнокудрый, как все Борщевики. В Трихолмке девицы вздыхали по нему и украдкой, и в открытую. Да приглянулся он Горлинке, травнице-отшельнице, а по сути, ведьме настоящей. Как она парня приворожила, никто не знал, только с тех пор присох он к ней, на других не заглядывал. И хоть породниться с Бураном все за честь считали, переходить дорогу знахарке не отваживались.
– Да разве ж пара она сыну твоему, Буран? – пролепетала матушка. – Ты ему и пригляднее невесту сыщешь.
– Это уж мне решать, какая для моего сына годится. Или ты, Брюква, нос от Борщевиков воротишь? – Он заглянул под чепец хозяйке. Матушка совсем смутилась и затихла. Гость кивнул: – Так-то. А что девица тощая, так не беда, молодая ещё. Был бы хребет крепок, а соку наберётся.
– Слишком уж честь велика, растерялась баба глупая, нежданно счастье-то свалилось. – Зазимок говорил нарочито радостно, но глаза блестели зло. – Кто ж от такого родства отказывается?
– Так по рукам, значит?
– А то. Сейчас и скрепим. – Отец зажёг один из светочей, подержал ладонь над огнём. Буран повторил жест за хозяином и сжал его руку своей.
– Вот и сговорились. Не будем в день Начала о делах, завтра же явись ко мне, обсудим что к чему. Ну, прощай, Зарница, пусть Свет хранит твою чистоту, скоро свидимся. Прощай, Брюква, наставляй искорку.
Только Зазимок затворил за гостем дверь, Брюква забыла о почтении к мужу и накинулась на него с упрёками:
– Что нам в том родстве? Да Борщевик тебя и на порог не пустит! Только доченьку зря сгубишь, изведёт её ведьма. Зазимок, Светом заклинаю, отступись!
– Вспомнила о Свете! – Отец скривил рот, на мать не посмотрел. – Поздно! Договор перед светочем скреплён. И уж не ей ведьмы бояться. Хватит блажить, лучше обедом займитесь.
И вышел, бросив дверь открытой. В доме заклубился стылый воздух.
Оставшись наедине с матерью, Зара тихо заплакала:
– За что отец меня не любит?
– Не говори глупостей! Ему не до нежностей с такой жизнью. – Матушка раздувала огонь в печурке. Её обычно красное лицо сделалось багровым. Заслышав всхлипывания дочери, смягчила тон: – Давай-ка лучше горох перебери, чем языком молоть. Раз договор скреплён – пути обратно нет. Не так уж всё и плохо. Жених – загляденье! И жить в достатке будешь. А что до знахарки, так и она со временем отступится, как бы ни были чары сильны, а и они не крепче опаления.
Зару не успокоило утешение. Пламень больше пугал её, чем привлекал. Сам парень едва ли знал о существовании той, которую отец назначил ему в жёны. А вот Горлинка и вовсе приводила Зарницу в трепет. Чужачка появилась в Трихолмке два витка назад. Красивая, сильная, живущая не по правилам деревни, она всякий раз при встрече так пристально смотрела на Зару, что ту дрожь пробирала.
К возвращению отца стол был накрыт. Ели без разговоров, но каждый молчал по-своему: Зазимок – угрюмо, сосредоточенно черпая ложкой похлёбку, Брюква молчала виновато, а Зара – потому как нечего девице рот попусту открывать, ей и глазеть-то по сторонам не полагалось, для того и спускался волан до самого носа, чтобы смотрела только куда ноги ступают да что руки делают. Но настроение родителей чувствовалось и под завесой. Матушку было жаль. Ещё совестно, что за заступничество досталась ей брань. А вот отец после сговора стал будто жёстче и резче. Рядом с ним Заре всегда хотелось сжаться, стать ещё незаметнее. И никак не верилось ей в рассказы матушки, что до рождения дочери был он лёгок и весел. Неужто дитё непосильной обузой стать может? Конечно, доля у батюшки несладкая, человек он в Трихолмке пришлый, остаётся ему только батрачить на других, но не одни Полыни так живут, и детей у других по дюжине бывает. А Зара и ест мало, и лекаря к ней звать никогда не приходилось, и платье носит, что из матушкиного перекроено.
После обеда отец опять ушёл, не сказав куда. Брюква открыла сундук и достала наряды, которые сама в девицах носила. Их она берегла как напоминание о доме родительском. Стоял он от них через две улицы, но после замужества с чужаком путь в него был матушке заказан.
– Чего их хранить-то? Только место занимают, – матушка будто саму себя уговаривала и, чтобы не передумать, разрезала юбки вдоль швов. – А тебе сгодятся, чтоб не говорили Борщевики, что голодранку в дом взяли. Я и девицей в теле была, на тебя, былиночку, из одного наряда два пошьём.
Шить под оконцем с мутным стёклышком и слушать матушкины притчи из Писания Зара любила пуще всего остального. Давно уже на Огневицу Трихолмки будто кто проклятие наложил, Огненные наставники в ней не задерживались, поэтому детей уму-разуму учили родители. Так у Полыней и повелось, что за работой Брюква рассказывала, как прежде на земле жили люди, умные и учёные, и в мудрствовании своём отвернулись они от Создателя, чем вызвали гнев Его, и наслал Он Карающий Огонь на земли и народы. Тысячи витков горела земля, а после ещё десятки тысяч ничего, кроме огненных смерчей и вихрей, не водилось на ней. Высохли реки и моря. В пепел обратились леса и луга, равнины и горы. Скорбно взирали с небес служители Создателя на чёрно-багровую пустыню. Долго молили они Отца возродить землю. Наконец Он внял им, но наказал не сотворять вновь неблагодарное племя людей. И отправились двенадцать, названные Святозарами, чтобы вернуть былое величие разорённому дому, остудить жар, наполнить пропасти живой влагой, насадить леса и населить их зверями и птицами, а моря – рыбами.
