Треф был весел и талантлив. Над своей кроватью в общежитии он повесил выкройку из журнала «Работница», и подписал: «План взятия Парижа».
Помните, были такие выкройки: миллионы пунктирных линий, перепутанных. Журнал потому и назывался «Работница», что был набит этими адскими схемами, которые ни один нормальный человек понять не может, если он не домохозяйка, одаренная чугунным терпением и съевшая тысячу собак на шитье и вязании.
«План взятия Парижа» олицетворял фиаско для любого, кто пожелал бы этот план осуществить. Треф был полон таких планов. Однажды он приехал в Москву продавать янтарь.
Дело было в начале девяностых, когда «стихийные силы рынка», вдруг пробудившись, сводили с ума почти всех без исключения граждан бывшей империи, особенно из числа преподавателей средней школы и мэнээсов, не ведавших счастья в новых условиях.
Треф окончил физмат, и хотя в системе образования ни дня не работал, в благое устройство общества верил окончательно, как и сотни гуманитариев, бросивших свои общеобразовательные места в поисках ходового турецкого ширпотреба оптом. Он явился под своды ГУМа прямо с берегов Балтики, нагруженный как Джеймс Кук, янтарными бусами, брошками и прочей бижутерией кустарного производства. Почему именно ГУМ был выбран для первой встречи с новым экономическим укладом, он впоследствии объяснил просто: «раз там торгуют, то я и решил…».
Милиция в ту пору еще служила обществу даже в подземных переходах, чтобы они использовались гражданами исключительно для передвижения, тем более это касалось популярных общественных мест. Из арки ГУМа Трефа, как только он разложил свой товар, немедленно доставили в отделение, где конечно, облегчили максимально, оставив только на метро.
В отличие от капитана Кука, Треф остался жив, и весело рассказывал о своих приключениях, сидя за бутылкой на кухне в квартире моего отца, московского композитора, потому что ему больше не к кому было обратиться за помощью в огромном городе.
Тут такая история.
Несколько лет назад Треф предложил отцу сочинить балет, либретто для которого сам придумал в порядке экспромта. Его вдохновило помойное ведро.
Специальных пакетов для мусора промышленность в те годы не выпускала, на каждой кухне стояло ведро с постеленной на дно газетой, чтобы не прилипали картофельные очистки и яичная скорлупа. Газеты были партийной или ведомственной принадлежности, то есть с портретами вождей на первой полосе и изображениями орденов рядом с названием. У «Правды» было три ордена, у «Комсомольской правды» пять, и так далее. Даже у «Учительской газеты» был орден Ленина! Получалось двусмысленно и даже оскорбительно для власти, но, кто виноват?
Искусство театра тоже переживало сложные времена.
Современные пьесы, конечно, ставились, но опера или балет в силу специфики царили те еще, из прошлого столетия. Театры давали «Щелкунчик», «Лебединое озеро», лишь иногда мелькал на афишах гусарский кивер на синем фоне и надпись: «Декабристы» композитора Шапорина. Или «Сотворение мира» Андрея Петрова.
Но это были крупные, столичные театры. В провинции звучал «Евгений Онегин», которого было не сложно возить на гастроли из-за простоты постановки и скромности реквизита.
Таким образом, композитор, затеявший написать оперу или балет, должен был не только учитывать исполнительские традиции, но и минимизировать сценографические изыски.
Либретто, которое сочинил Треф, соответствовало и тому и другому условию.
Начиналось все, как и положено, маленькой увертюрой. Далее следовали характерные танцы: марш кочерыжек, танец феи «Столичная», трепак огуречных огрызков. Затем чай (китайский танец), кофе (арабский танец), танец яичных скорлупок, вальс картофельных очистков и так далее, до самого дна. Завершалось действо Большим вальсом, в процессе которого глас правящей парии, донная газета «Правда» загоняла персонажей обратно в ведро.
Мотивы поведения персонажей могли меняться в зависимости от текущего политического момента. К тому же, при необходимости балет легко трансформировался в простую сюиту.
Это было весело, мы хохотали как сумасшедшие, к тому же Треф изобразил несколько па, которые тут же, на ходу изобрел.
Всем было ясно, что кончит он плохо, поэтому, когда из Белоруссии, тогда еще не отделившейся, пришло известие, что Треф женился, напряглись все, кто хоть немного знал его лично.
Мне о женитьбе Трефа сообщил вахтенный начальник, штурман дальнего плавания Николай Андреевич Возницын по кличке «Шорох».
О нем стоит сказать несколько слов.
Профессия не наложила на Николая Андреевича романтического отпечатка, он был невысокого роста, с рыжей бородкой и к тому же лысоват, как вождь мирового пролетариата В. И. Ленин. Сходство было столь очевидное, что, казалось, и кличка должна была бы соответствовать, но он был «Шорох», и вот почему.
Николай Андреевич обожал джаз. Нет, не так, как это было принято в эпоху «железного занавеса», штурман «Трансморфлота» Возницын регулярно бывал за границей, так что запретным плодом тут и не пахло. Музыканты городских ресторанов эту его слабость знали наизусть, потому что никто не платил им больше Возницына и притом не за заезженные хиты Юрия Антонова или из «зарубежной эстрады», а за искусство играть bossa nova.
Королем bossa nova в ту пору слыл Антонио Карлос Жобим, пластинку которого Возницын однажды приобрел в Голландии, отдав за нее чуть ли не половину всех своих «суточных».
В ту пору моряки провозили товары зарубежного производства в местах, не доступных острому таможенному взору. Эротические журналы прятали под палубным оборудованием, например под бухтой каната, весом в полтонны. Знакомый электрик рассказывал, что прятал дамские туфли в масляном танке. Словом, всяк хитрил, как умел, и всегда на грани риска, разумеется.
Возницын ввез экзотический диск в Советский Союз совершенно открыто, обозначив его в таможенной декларации невинной записью: «виниловая пластинка «мелодии друзей».
Если бы это пришло в голову таможенному начальству, оно непременно ввело бы в перечень запрещенных товаров категорию «мелодии врагов», но такой категории в реестре не было, и Антонио Карлос Жобим благополучно въехал в СССР в каюте третьего помощника капитана советского теплохода.
Неприятности начались позже. Кто-то рассказал о странной покупке дамам из отдела кадров. Над штурманом начали смеяться. И, кажется, даже тихо его ненавидеть начали. Между прочим, кадровые дамы ведали визированием плавсостава, что для моряка загранплавания значило даже больше, чем симпатии законной супруги, такие это были тоталитарные времена. Железный занавес!
Когда я поинтересовался, сколько же этот винил стоил, Николай Андреевич посмотрел за горизонт и ответил, что на эти деньги он мог бы купить три отреза гипюра.
