Мгновение…. Оно может быть счастливым, а, может, и нет. Столько всего было, а воспоминания о войне снятся до сих пор. Не могу забыть я это, хотел бы, да не могу. Чечня – оплот России на Кавказе, слава казацкой силы и непобедимости русского духа, наша земля, которую мы защищали в декабре 94-го, выполняя свой гражданский долг, брошенные и обманутые, но несломленные и жадно хотящие жить. Помню, как дымился город, валялись трупы жителей, солдат, животных, горела брошенная бронетехника, и уже сложно было понять, где свои, где чужие. Наш взвод пробивался к своим. У рынка мы наткнулись на «чехов». Сорок хорошо вооруженных боевиков нас встретили шквальным огнем и загнали в полуподвал. Мы заняли круговую оборону. Рация глушилась. В перерывах мы слышали чеченскую и арабскую речь, но чаще всего звучал русский мат. Когда убили первого из нас, был шок. С этим несчастным я ел из одного котелка, и он называл меня по имени… Сейчас он лежал в неестественной позе с перебитой головою и широко открытыми от удивления глазами. Смерть застала его внезапно. Офицер приказал каждому из нас перешагнуть через убитого товарища. Так он хотел, чтобы мы победили в себе страх и продолжили бой. И бой продолжался. Враг наступал и отходил, изматывая нас. И с каждой такой атакой мы несли потери. Двух ребят завалило у входа. И они еще живые долгое время стонали во тьме. Я слышал, как один из них просил пить и звал маму…
– Займи позицию, солдат! – приказал офицер, когда я пытался откапывать их.
И тогда я понял, что война – это страшная вещь, самое ужасное, через что может пройти человек. Я сидел у окна и палил по противнику, потому что он палил по мне. Я не жалел патронов и слышал, как кто-то чужой выл от боли, и потом все затихало. Когда рассвело, атаки стали отчаянными. Враг предпринимал все попытки выкурить нас оттуда. Постоянно орал в рупор с кавказским акцентом:
– Русский Иван, иди домой! Нам нужен только офицер…
Среди нас был чеченец Ахмед. Его родители были из Грозного, а отца, депутата Чеченской Республики выбросили из окна Горсовета «дудаевцы» еще три года назад.
– Вы не мусульмане, – кричал Ахмед им в ответ, – вы шайтаны, продавшие душу за деньги арабов и коррупционеров Кремля.
Ахмед умер. Осколком гранаты ему распороло живот. Никогда не думал, что такое возможно. Вот так просто перерезать человека как ножом масло. Вместе с одеждой и амуницией. Пар клубился над его внутренностями. Ахмед, бедный мой друг. Я плачу сейчас, вспоминая твое красивое лицо, твои глаза, в которых я видел себя, испуганного восемнадцатилетнего мальчика, который вдруг встал взрослым.
Второй день подходил к концу. Нас осталось четверо. Все мы были ранены. Офицера убил снайпер, когда он пытался перевязать солдата. Наш дух был сломлен. Мы бросили жребий, кому оставаться. Жребий выпал мне. Я прикрывал, а другие пошли на прорыв. В глубине души я завидовал им, но они не пробежали и нескольких метров… Их поймали и отрезали головы.
Мне не нравился один араб. Он был рыжий, как лиса, и отважен, как черт. Несколько раз я пытался достать его, но Аллах хранил его на мою погибель. Помню, как я сжимал автомат и молился, потому что оставалось не более двадцати патронов. На каждые автоматные очереди врагов, я отстреливал одиночные. Пока совсем не замолчал.
– Что, Ваня, закончились патроны? – смеялись снаружи «чехи».
Они подкрадывались. Я чувствовал, что они готовы разорвать меня, пытать перед смертью, унизить, изнасиловать, оскопить, растоптать. Все свои угрозы они выкрикивали в окно, всматриваясь в темноту… И больше всех кричал этот рыжий бородач. Мне обещали, клянясь Аллахом, поочередное отрубание всех конечностей и поедание собственных органов. Это были не люди, а звери. В самом страшном сне я не представлял, что окажусь здесь. Я крикнул им, обливаясь слезами. От страха я был мокрый…
– Твари, дайте мне умереть мужчиной! У меня остался штык…
Это было смешно. Кто не служил, тот не знает, что штык от автомата гнется при открывании даже консервной банки.
– Выходи, русский! – крикнул бородач. – Ты издохнешь, как собака.
Я выбрался, бледный и измотанный… Их было шестеро. Все что осталось от банды. Они стояли, опустив оружие, и скалились на меня, в предвкушении скорой расправы. Бородач достал кинжал и улыбнулся.
– Сейчас кишки резать будем! – сказал он.
А я так хотел жить! И нарушил слово… Я не стал идти в штыковую, дал очередь оставшимися патронами, положив всю эту нечисть на грязный от копоти снег.
Раздался выстрел, и эстонская девчонка отложила винтовку и забавно нахмурилась, когда не нашла свободного места для новой насечки на прикладе ее M-16. Словно это была какая-то детская игра. За каждую насечку ей платили тысячу долларов в независимости от звания погибшего. Такие девчонки убивали все, что движется. Нередко и своих. Главное, чтобы был хаос, чтобы никто не расслаблялся. Пуля попала мне в ногу, и я полз по инерции, корчясь от боли, а снайпер уже искала новую жертву. На этот раз в прицел ей попался старый чеченец, который вез на телеге бидоны с молоком. Война застала мирный город неожиданно. Нередко во время боевых действий работали рынки и кинотеатры. Она нажала курок, потому что старик ей не нравился. Она не любила старых мужчин.
Меня же настигли бандиты. Они сорвали мой нательный крестик и втоптали его в грязь, будто он был чем-то мерзким для них. Стащили мои сапоги. Мою голову насадили на кол и отдали чеченским мальчишкам, которые несколько дней носились с ней по двору, пугая девчонок. Моя душа не находила покоя. Я бродил по развалинам города, оплакивая свое растерзанное тело, оставляя босые следы на мокром снегу. Не помню, как я очутился в разбитой мечети. Несколько снарядов от танка сделали в ней огромные ужасные дыры, но она стояла посреди такого же разрушенного города, словно гордый и непокоренный горец в последние минуты своей жизни. Потом я услышал звуки зикра. Это ритмичная музыка лилась прямо с неба, через разрушенный и просевший местами купол. Где-то танцевали чеченцы. Я увидел их круг, как в каком-то сакральном, почти диком искуплении они бегают по этому кругу, держа друг друга за плечи. Иногда они останавливались и двигали руками и ногами в каких-то неестественных движениях. Тела их были воздушны, а ноги почти не касались земли. От этого танца веяло невероятной энергией. Меня словно засасывало в эту воронку, и я бы встал в этот круг и тоже бегал бы с ними, но мне было неудобно. Я был словно незваным гостем на чужом мне празднике. К тому же, спиной ко мне стоял очень страшный, рыжий араб и бранился на всех, словно на малых детей. Он размахивал очень острым кинжалом, и его речь была непонятна мне, я слышал только два-три русских слова. Это «резать» и «убивать». Кажется, он призывал их заняться каким-то кощунственным нехорошим делом. И я был очень рад, что чеченцы не обращали на него никакого внимания и были увлечены танцем.
