Уже столько времени прошло, а я по сей день вижу события тех лет лучше, чем собственные руки. Знаю, ты не просил меня об этом, но я все же расскажу тебе историю нашего мира. Мне не хочется, чтобы ты видел во всем этом трагедию, это, скорее, опыт, опыт изменения, принятия и понимания. Я предлагаю тебе знания, ведь невозможно быть свободным, зная лишь то, что тебе позволяют знать.
Изначально я был таким же, как и большинство – жестоким, алчным, не видящим дальше своего носа, в общем, тем, о ком не пишут в книгах. Моя жизнь надломилась четыре раза и все лишь для того, чтобы я мог рассказать тебе это.
Будучи сыном пастуха и охотника, я в раннем возрасте возложил на себя много обязанностей. И в этот раз я пас овец. Пересчитывая стадо перед возвращением, я несколько раз недосчитался одной овцы. Отца нельзя сердить. Во мне эти мысли отзывались страхом. Всю дорогу мне мерещилось, что он вот-вот выйдет из-за какого-нибудь куста, и наказания не избежать. Я быстро согнал стадо в загон и, не показавшись в доме, отправился на поиски овцы.
Чем дальше я отдалялся от дома, тем спокойнее мне становилось, сердце успокаивалось, а мысли приходили в порядок, и я стал размышлять о том, где, скорее всего, может находиться овца. Я быстро нашёл её в холмах пастбища. Солнце близилось к горизонту, мне нужно торопиться, иначе я снова останусь без ужина. Я шёл широким шагом, то и дело пинай овечку. Та пугалась каждый раз сильнее прежнего. Млея и спотыкаясь, она бежала к дому, пока я вновь не догонял её.
Меня окликнул мальчик, которому не было и шести лет в то время, тогда как мне той осенью исполнялось двенадцать. Несмотря на совсем ещё детский голосок, он заговорил уверенно и чётко. Таким голосом ребёнок задаёт вопрос, настолько правильный и глубокий, что даже отец не может дать на него ответ. Отмахивается и отправляет его спросить у мамы. Меня удивила его осмысленность, я отвлёкся от своей злости, а её место заняло любопытство.
– Зачем ты бьёшь овцу?
– Она отбилась от стада, и мне пришлось её долго искать!
– Но почему она отбилась? Разве не за этим должен следить пастух?
Я задумался, а мальчик продолжал.
– Некоторые просто неспособны найти дорогу самостоятельно, им нужно подсказывать. А вот воспользуются… – он остановился на половине, а затем продолжил. – Мне кажется, кто-то слишком долго спал, смотри, сколько сухой травы у тебя в волосах и робе. И, получается, виновен в этом ты сам.
Мальчик был прав, и его правота злила меня: «Он что думает, что самый умный тут? Сейчас я задам ему, будет знать», – сказал в голове голосом отца, но оклик женщины остановил меня. Женщина кричала имя этого смышлёного мальчишки, которое я уже, наверное, никогда не вспомню. Мальчик, услышав голос матери, потерял прежнею внимательность и самообладание, развернулся ко мне загорелой спиной и побежал по-детски вприпрыжку навстречу своей матери. Та взяла его за руку, и они не спеша выдвинулись, медленно скрываясь за холмами.
И долго стоял бы в желании понять, что именно он хотел мне сказать, но меня ослепил луч заходящего солнца. Отвернувшись и найдя глазами овцу, я погнал её домой, похлопывая в ладоши, чтобы ускорить её. Жмурясь, я прогнал солнечного зайчика. Забавный этот мальчишка. Я думаю, деду Маару он бы понравился. Дома я не получил наказания, за исключением отсутствия моего ужина. Семья была большая, и братья ничего мне не оставили. И сегодня, как и всегда, когда матушка спросила, поел ли я, ответом было короткое «да».
Знание того, что все в этой семье ненавидели меня, не давало мне покоя. Я сбегу отсюда, обязательно сбегу. Я родился слабым, и мать настояла на том, чтобы меня отвезли к лекарю, которого все считали колдуном (дед Маару). Отец не смог совладать с её нравом, хотя это угрожало его высокому положению. Мы переехали на полгода в хижину рядом с лекарем, и он выходил обучать меня наукам, но вскоре умер. И все уже хотели возвращаться в большой дом, где царило благополучие, но нам не позволили. Стража не пустила нас даже в город. Отца отстранили от управления городом, назвав нас проклятой семьёй.
И хотя сейчас, спустя двенадцать лет, мы живём не так уж и плохо, они ненавидят меня каждый день. Ведь теперь им приходиться работать. Румяные лица стали серыми, руки покрылись мозолями, а глаза налились безразличием. И теперь даже мать, которая так боролась за мою жизнь, готова сделать со мной что-то ужасное. Только бы вернуть все обратно. Я просыпаюсь, как только начинают гаснуть звезды, лишь бы сделать больше работы. Я делаю все это, чтобы не получить очередную затрещину от братьев. Я делаю это, лишь бы не получить очередной гневный взгляд матери.
Наверное, я рассуждаю слишком складно для человека, который должен быть уже пылью. Я и сам не понимаю, как произошло всё это, но обещаю, что в итоге ты поймёшь смысл этой истории.
Моё детство пролетело перед моим взором низколетящей темно серой птицей, осыпая меня перьями с острыми краями. Каждый раз я резался о них, каждый раз уделял время свежим ранам и тем, что почти зажили, ковыряя их, и снова капала кровь. Эти занятия занимали всё моё немногочисленное время. Тяжёлые обязанности, ежедневная ненависть сожгли все детство вместе с воспоминаниями о нем… Но меня это уже не беспокоит. Меня беспокоит время, которого у меня не так много, чтобы успеть поведать тебе всё.
Встав на порог взросления, я умудрился сбежать из семьи, побывать в трущобах, пожить рабом, но судьба благоволила ко мне, как я думал на тот момент. Сейчас же я назвал бы проклятьем все то, что произошло дальше.
Я был крепким с самого детства и поэтому, ввязавшись в драку с тремя попрошайками за сухарь, одержал лёгкую победу, раскидав их по переулку, как пустые бочки. Этим я заслужил внимание одного господина, наблюдавшего за дракой. Нарык, так зовут того, кому я буду нести кровавую службу не один год, посчитал нужным забрать меня под своё крыло. Двое более крепких охранников объяснили мне всё вкратце на языке тумака. И я не смог отказаться. Сначала я пожил с неделю вместе с собаками. Мне говорили, что так хозяин учит меня собачьей верности. Похлёбка собак была более сытной и вкусной, чем моя самая праздничная еда. Быстро окрепнув, я встал с четверенек на две ноги, и уже ни разу не жил как животное, хотя не раз уподобляться ему в мыслях и поступках. Сначала я был охранником лавок. Быстрые и сытые ноги не оставляли шансов никому. Догнав бедолагу, я забирал силой уже наполовину проглоченною пищу, наливая ему взамен пол чаши из его рвоты и крови. Если бедняга оставался в живых, ему везло ещё меньше. С тех пор, как хозяин перестал кормить собак, большая часть не проходила проверку на верность. Они разрывали беднягу, или он их. После он мог сутками сидеть в кишках, обгладывая кости вместе с мухами. Дела все ухудшались. Рабы умирали от неизвестной нам болезни. Те, кто выживали, были практически бесполезны и уходили на корм псам, которые настолько озверели, что не признавали никого. Запросто могли сожрать прислугу, которая годами кормила их и заходила в вольер, не боясь, всегда встречая прижатые морды и виляющие хвосты, а не тварь, заляпанную кровью с подрагивающей башкой и стеклянным взглядом.
