Подношу сигарету ко рту, втягиваю смолы, никотин и угарный газ, выпускаю наружу белый дым. Со мной рядом стоит еще около десятка человек – у всех изо рта идет такой же густой, плотный пар, но курю я одна. Мороз.
Метрах в четырех от меня морг – царство мертвых. Одноэтажное покосившееся здание с деревянными рамами и шатающимися в них стеклами. Они дребезжат от ветра. Окна занавешены плотной белой тканью, где-то просто закрашены краской. Кажется, еще один порыв ветра – стены рухнут, и тот мир окажется здесь. Я вижу, как он прогрызает себе путь наружу: в одном из окон выбито стекло, трещины на стене, похожие на длинные тонкие лапки гигантских насекомых, тянутся от земли к крыше. Интересно наблюдать за теми, кто пришел забирать своих мертвецов. Люди стоят группками, жестикулируют несмело, говорят приглушенно, словно стесняются жить в полную силу. Взглядом скольжу по рукавам шуб, шапкам, голым, беспомощным шеям и ладоням. Одеты все, и я не исключение, в серо-черное – стоим, как тени на снегу, следы неизвестных зверей: читай нас, лесник, расскажи, кто мы.
В кармане вибрирует телефон: одно за другим пришли три сообщения во «Вконтакте». Открываю свою страницу, на аватарке кудрявая девушка в белом платье обнимает крепкого, высокого мужчину в костюме. Обожаю эту фотографию, у мужа такая же в профиле. Наша переписка из-за одинаковых снимков смотрится так, будто человек разговаривает сам с собой.
Саша пишет, что у него не получится сходить в гости к Звонаревым сегодня, он задержится на работе, в конце грустный смайлик.
– Но мы же договаривались!
– Прости, заказчик зверь, – и эмодзи в виде оранжевого сердечка. Мой любимый цвет.
– Мы должны прийти вдвоем, как семья. Скоро люди будут говорить, что у нас проблемы! Уже во второй раз ты вот так сливаешься!
– Наташа, проект! Я не могу с этим ничего сделать. Пришло много правок, за день нужно переписать все, что делали неделю.
– Что я буду делать там одна? – набираю, но не отправляю. Ладно. Не его вина, что он получил это чертово повышение. Стираю сообщение и вместо него посылаю: – Во сколько вернешься домой?
Значок «Печатает…» держится дольше минуты.
– Постараюсь пораньше. Не знаю пока.
Включаю песню «На сиреневой луне» и ставлю ее на повтор – под нее мы танцевали на свадьбе. Большой зал, кавер-группа, мы в центре круга – я раз двести пересматривала видео. В соцсетях оно собрало больше всего лайков – около трехсот. Так видят нашу семью мои и его бывшие одноклассники, одногруппники и нынешние коллеги. Открываю видео, но не чтобы в очередной раз увидеть наш танец – я ищу один-единственный лайк. Как это мне раньше в голову не приходило проверить? Да, вот он – есть. Тощий мужчина с голым торсом и с шампуром мяса в руке – как можно додуматься поставить такое фото на аватарку? Видел, отметился. Как хорошо, что все эти три года меня это не волновало.
На морозе быстро разряжается телефон, осталось 10 % батареи. Единственное здание поблизости – морг. Дверь, кажется, не закрыта. Пойду попрошу зарядить телефон, шнур у меня есть, не откажут же. Заодно узнаю, когда будут выдавать тело. Дверь поддается не с первого раза, но от энергичного толчка бедром распахивается. У входа стоит стол охранника, а за ним пусто – стул, чашка с засохшим чайным пакетиком, судоку, карандаш. Только человека нет. Пока я озираюсь в нерешительности, из проема напротив выкатывается толстый мужик в униформе. В руке у него куриная ножка, он откусывает, не спеша жует и только потом спрашивает:
– Вы кто? Куда?
– Я бы телефон хотела зарядить. Можно? Мне хотя бы минут двадцать, а то совсем сел.
– Сейчас придумаем что-нибудь.
Мужик долго вытирает руки салфеткой. С отвращением смотрю, как он хватается пальцами за экран смартфона, достаю из сумки шнур и кладу на стол. Все это происходит в гробовом (ха-ха) молчании. Тишину разрывает женский крик. Я вздрагиваю и, кажется, лепечу что-то вроде: «О господи». Охранник молча, неспешно встает и идет вглубь коридора. В руках у него мой смартфон, поэтому я следую за ним. Мы дошли до кабинета с выцветшей табличкой «Гримерная». За ней кто-то захлебывается собственным голосом. Звук нарастает, пока дверь перед нами не открывается и из нее прямо на охранника не вылетает крупная женщина в белом халате. Инстинктивно прижимаюсь к стене – вовремя, иначе бы она сбила меня с ног. Громко-громко шепча: «Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия», она убегает по коридору, пока не скрывается в одной из комнат.
– Это Марина, – зачем-то представляет ее охранник, как будто это хоть как-то объясняет происходящее.
Заглядываю в проем открытой двери: битый, весь в сеточке трещин кафель на стенах, грязный пол, лампа на потолке. Казенный портал в загробный мир, ГБУ «Рай и ад». А что если и тот самый туннель, в конце которого свет, выложен такой же плиткой?
Охранник машинально крутит мой смартфон в руках, замирает и все-таки заходит внутрь. Следую за ним. Унылая комната, полумрак, ряды железных столов. Не сразу замечаю его – одетый в костюм труп. Глаза стеклянные, синие губы, бледная кожа, заострившийся нос, две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты. Только почему он сидит? Разве в таком положении хоронят? Пока я ищу объяснение странной позе, мертвец ее меняет: наклоняет голову и опирается рукой на колено.
Что? Ч-Т-О? Я застываю на месте, забываю дышать. У меня сейчас работают только глаза, все остальное парализовано. Не вижу, но чувствую справа от себя охранника, который тоже окаменел. Мертвец с щелчком опускает челюсть и после невыносимо долгой паузы обращается ко мне.
– Ну здравствуй.
***
Пока я стою в оцепенении, дверь с шумом захлопывается – резкий звук встряхивает меня, возвращает ощущение тела. Это сбежал охранник, оставив меня один на один с говорящим мертвецом. Припоминаю слова молитвы, которую шептала та женщина, – теперь это не кажется мне такой уж глупой идеей.
Он все еще сидит на железном столе и слепыми, затянутыми белесой пленкой глазами смотрит на меня. С хрустом собирает окоченевшую ладонь в кулак и разжимает обратно. Выглядит жутко. Меня накрывает приступ тошноты, я с трудом справляюсь с собой.
– Ты?
– Я.
– Пришла, значит?
Ощущение тела возвращается, а вместе с ним приходит боль. Кажется, будто кто-то сжимает кулаком желудок и давит, как на тюбик с пастой. Я поднимаю глаза на мертвое лицо и не могу больше сдерживаться. Меня рвет прямо под ноги. Забрызгиваю сапоги, но чувствую себя лучше – кулак, схвативший меня, разжимается.
– Я понимаю, – смотрит на растекающуюся лужу.
Ничего не отвечаю, ищу в карманах бумажные платочки и вытираю рот. Я вижу: ему неловко. Мертвым тоже бывает неловко. Молчу и думаю, как он не похож сейчас на того, каким я его представляла. Аватарка с голым животом и шашлыком в руке – вот кто для меня этот человек. Я залазила на его страницу сотни раз, изучала посты, и все ради теплого чувства собственного превосходства. В друзьях 58 человек, вот фотография на даче за столом с салатами, тазиком мяса и трехлитровой банкой какой-то темной фигни. Перепосты каких-то бредовых текстов про РУСЬ (именно так), СО-ВЕСТЬ (именно так) и НАРОД (капсом, да). Подборка российской попсы на стене и вдруг бац – плейлист скрипичной музыки, где обязательно будет «Мелодия слез», «Мотив для души» или «Просто красивая музыка без слов». А как-то в одном посте у него встретились «Вивальди летняя гроза» и альбом «Самые сливки шансона», где была, например, такая композиция – «Я целовал тебя во снах среди берез». Прослушала ее раз семь, могла бы и больше, если бы скулы не начали болеть от смеха. Следом репост из группы «Я целуюсь лучше, чем готовлю», где публикуют список дорогих и дешевых аналогов лекарств. Снова приступ хохота. Или вот еще фразочка: «Не бегай ни за человеком, ни за трамваем. Всегда придет следующий». Ой, папа, вот тут ты прав. Твоя страница «ВКонтакте» лучше всякой терапии. Смотришь на это все и думаешь: хорошо, что ты нас бросил. Мне тогда было пять.