Я могу становиться невидимой.
Это моя суперсила, ну или, во всяком случае, моя секретная способность. Не такая, как бывает в кино – я не супергерой, вы не думайте. Герои всех спасают, а я – я невидимка.
Понимаете, раньше я не знала, что обладаю волшебным даром. Я привыкла, что учителя забывают мое имя, а дети не зовут играть вместе. Однажды, в конце четвертого класса, одноклассник, нахмурившись, посмотрел на меня и сказал: «Откуда ты взялась? Что-то я тебя никогда раньше не видел».
Когда-то я терпеть не могла быть невидимой.
Но сейчас понимаю: всё потому, что я волшебница. Моя старшая сестра Сэм говорит, что это не настоящая тайная сила, а застенчивость. Но Сэм бывает бесцеремонной.
Правда в том, что моя способность иногда приходится весьма кстати. Например, когда мама и Сэм ссорятся. Как сейчас.
Я кутаюсь в свой «плащ-невидимку» на заднем сиденье автомобиля и прислоняюсь лбом к стеклу, наблюдая, как капли дождя стекают по окошку нашего старенького универсала.
– Надо остановиться, – говорит Сэм маме.
На самом деле она произносит это, не поднимая головы, уткнувшись в свой телефон. Сэм сидит на переднем пассажирском сиденье, упираясь ногами в «бардачок», подтянув колени к груди и свернувшись вокруг светящегося экрана.
Мама вздыхает: «О, ну пожалуйста… Останавливаться не обязательно. Это просто небольшой дождик». Однако она включает дворники и прижимает тормоз, теперь машина еле ползет.
Дождь начался, как только мы въехали в штат Вашингтон, и усилился, когда наша машина медленно проехала мимо самодельного знака «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В САНБИМ!».
Добро пожаловать в город, где живет хальмони[1], город бесконечных дождей. Его название (Санбим – солнечный луч) кажется злой насмешкой.
Сэм причмокивает губами, помада у нее черная.
Она стучит по экрану, отправляя «пузырьки» слов и смайликов друзьям, которые остались дома.
Интересно, о чем она пишет? Иногда я представляю себе, что она пишет мне.
– Сэм, может, ты хотя бы попытаешься относиться к этому спокойно? – мама поправляет очки на переносице с такой силой, будто они только что оскорбили ее.
– Как ты вообще можешь просить меня об этом? – Сэм отрывает взгляд от телефона – наконец-то – и гневно смотрит на маму.
С этого все и начинается. Они ссорятся шумно и бурно. Испепеляют друг друга.
Безопаснее затаиться. Я прислоняю кончик пальца к залитому дождем стеклу и черчу линию между капельками, словно связываю их воедино. Мои веки тяжелеют. Я так привыкла к этим ссорам, что они для меня почти как колыбельная.
– Но ты же понимаешь, что ты просто ужасна, да? Короче, все это ненормально!
– Сэм! – мама на грани, плечи застыли, мышцы напряжены.
Я перестаю дышать и думаю: «невидиманевидиманевидима».
– Нет, серьезно, – продолжает Сэм. – Ты вдруг решила, что хочешь чаще видеть хальмони, и значит, мы должны все бросить. У меня были планы на лето – хотя тебе-то что. Ты даже не предупредила нас.
Сэм права. О том, что мы навсегда уезжаем из Калифорнии, мама сказала нам всего две недели назад. Не только Сэм, я тоже буду скучать. Я буду скучать по школе, и по солнцу, и по песчаному пляжу, так непохожему на скалистый берег Санбима.
Я просто стараюсь не думать об этом.
– Я решила, что вам надо проводить больше времени с бабушкой. Мне казалось, вам это нравится, – отрывисто говорит мама.
Дождь усилился, и вести машину стало сложнее. Она так сжала руль, что костяшки ее пальцев побелели. Никому из нас не нравится ехать на машине в такую погоду, особенно после смерти папы.
Я концентрируюсь на руле и слегка зажмуриваюсь, посылая волны спокойствия, как учила меня бабушка.
– Не пытайся отвертеться, – говорит Сэм, теребя единственную белую прядь своих черных волос. Она по-прежнему сердита, но немного остыла. – Мне нравится проводить время с бабушкой. Но не здесь. Я не хочу здесь жить.
Бабушка всегда приезжала к нам в Калифорнию. Последний раз мы были в Санбиме, когда мне было семь лет.
Я гляжу сквозь лобовое стекло. Пейзажи за окном умиротворяют. Серые каменные дома, зеленая трава, серые ресторанчики, зеленый лес. Цвета Санбима сливаются друг с другом: серый, зеленый, серый, зеленый, и вдруг – рыжий и черный.
Я пытаюсь понять, что это за новые цвета.
Впереди на дороге лежит какое-то существо.
Это гигантский кот, положивший голову на лапы.
Нет. Не просто гигантский кот. Тигр.
Когда мы приближаемся к нему, тигр поднимает голову. Наверное, он сбежал из цирка или зоопарка или откуда-то еще. И, наверное, он ранен. Иначе зачем ему лежать тут под дождем?
В животе у меня все сжимается от первобытного страха, вызывая приступ тошноты. Но это неважно. Если животное ранено, то мы должны что-то сделать.
– Мам, – я прерываю их ссору, наклоняясь вперед. – Мне кажется… эм… там…
Мы подъезжаем ближе, и теперь тигр уже не выглядит раненым. Он зевает, обнажая острые белоснежные зубы. Медленно, лапа за лапой, он встает во весь рост.
– Девочки, – говорит мама усталым, напряженным голосом. Ее недовольство Сэм редко выливается на меня, но после восьми часов за рулем она не может сдержаться. – Обе. Пожалуйста. Я должна следить за дорогой.
Я прикусываю щеку изнутри. Это бессмысленно. Мама не замечает гигантского кота. Возможно, она слишком рассеянна из-за перепалки с Сэм.
– Мама, – шепчу я, ожидая, что она нажмет на тормоза. Но этого не происходит.
Иногда проблема с невидимостью заключается в том, что она проходит не сразу. Людям требуется некоторое время, чтобы увидеть и услышать меня.
Этот тигр не похож на тигров из зоопарка. Он огромен, размером с нашу машину. Рыжие полосы его шерсти прямо горят, а черные – темны как безлунная ночь.
Это тигр из бабушкиных сказок.
Я подаюсь вперед, пока ремень безопасности не врезается мне в кожу. Мама с Сэм продолжают препираться. Но их слова превращаются в слабый гул, потому что все мое внимание приковано к…
Тигр поднимает свою громадную голову и смотрит на меня. Он видит меня.
Гигантский кот приподнимает бровь, словно бросает мне вызов.
Слова застревают в горле, я запинаюсь. Вырываясь, они звучат глухо.
