– …а второй врач, который покрепче, говорит: зачем, мол, на него анестетик переводить, давай так резать. А я на животе лежу, руки и ноги связаны, в рот рулон бинта вставлен, только мычать могу. Чувствую, они мне всю нижнюю часть спины йодом смазывают.
– А йодом-то зачем?
– Для обеззараживания, наверное. Страшно – жуть! Первый берет скальпель, подносит его к свету и морщится. Маловат, говорит. И берет он другой – вот такой ножище, мой дядька в деревне таким кабанов одним взмахом заваливает. А тут еще из двери мужик в черных очках высовывается и спрашивает: скоро, мол? а то клиент уже заждался, надоел ему гемодиализ, и самолет на всех парах стоит. А врачи ему хором: дверь закрой! здесь стерильность! И друг с другом советуются, может, не одну, а обе почки вырезать, так сказать, на всякий случай, потому что донор уж больно удачный – и молодой, и непьющий, и никакой наследственной отягощенности не выявлено.
– А кто донор?
– Да я и есть донор! Представляете, каково мне это слышать? Но что я могу поделать? Только зубами скриплю. И тут чувствую, как лезвие к коже прикасается. Боль адская, терпеть ее никаких сил нету. А я даже по-человечески орать не могу, рот ведь забит. И начал как червь на крючке дергаться всем телом. А они – один надрез неверный, другой. По мне кровь льется, щекочет бока. Можно сказать, у меня агония началась, только жизнь на уме, каждая клеточка тела вопит о пощаде, жить хочет. Не знаю, как мне удалось вытолкнуть кляп языком, и я как взвою: «Садисты! Вы хоть одну почку мне оставьте!» А этот, который здоровый, бац меня кулаком по затылку и отвечает: заткнись, мол, гусь рождественский, пока мы тебе еще и сердце не вырезали; сам пожил, дай другим пожить, вон какая очередь за свежими человеческими потрохами выстроилась – кому почки нужны, кому селезенка, кому желудок, кому сердце, кому кожа…
– Ужас, – пробормотал водитель, невольно сбавляя скорость. Ему расхотелось лихачить. Он вдруг представил себя лежащим на операционном столе.
– Не то слово, – покачал головой Клим. – И таких случаев сотни и тысячи! Приходишь на обычную диспансеризацию, тебя отводят якобы на УЗИ, там делают якобы обезболивающий укол, после чего вырубаешься и спишь несколько часов крепким сном. А просыпаешься в реанимации и с одной почкой. Что? Как? Почему? А какая-нибудь смазливая медсестра, поправляя тебе подушечку, тихо мурлычет: «Ах, как вам повезло! Мы обнаружили у вас инсуломигематолический нефрит в последней, разлагающейся стадии, и только экстренное удаление почки спасло вам жизнь». И выходит, что ты еще им должен штуку баксов… Нет, я после того случая зарекся в больницы и поликлиники ходить. И квасить начал, как последний сапожник, чтобы никто не смотрел на меня как на потенциального донора, не отягощенного пороками.
– А чем кончилось-то всё? – нетерпеливо произнес водитель, прижимая КАМАЗ к обочине, чтобы желтая, как лимон, «Ока» смогла его обогнать.
– Чем-чем, – безрадостно ответил Клим. – А фиг его знает, чем. Очнулся я уже в палате. Под ребром шрам. Через два дня меня выписали.
– А почка на месте?
– А кто ее знает! Я ж посмотреть не могу. Плохо, что когда эти эскулапы меня резали, то задели какой-то блуждающий нерв, и теперь меня постоянно мучает энурез. Матрацев и простыней не напасешься. Пробовал памперсами пользоваться, так только за месяц у меня двести баксов на это удовольствие ушло. Теперь сплю над ванной в гамаке. А что еще делать? Вся жизнь наперекосяк…
– Вот и приехали, – сказал водитель, сбавляя скорость и сворачивая к голубой будке под треугольной крышей, на которой было написано «Автостанция». – За разговором время незаметно пролетело. Жаль, что мне в обратную сторону надо.
Подняв пыль, КАМАЗ затормозил посреди небольшой, вытянутой как яйцо площади. Темными пятнами угадывались недавно высохшие лужи. В жидкой тени чахлой акации лежала старая автомобильная покрышка, гладкая, как баранка. Два мужичка, используя ее в качестве дивана, расстелили на земле газету, выставили не нее бутылку, стаканчики и несколько вялых стрелок лука. На противоположной стороне площади, как бы подпирая ее, чтобы не растеклась подобно гороховому супу, тянулся ряд прилавков под железной крышей. На прилавках кроме мусора ничего не было, только с краю скучковались старушки, сонно выглядывая из-за ведер с яблоками. Клим вынул из кармана кошелек, хотя знал, что тот пустой. Водитель, увидев это, махнул рукой:
– Да ты об этом даже не думай! Не надо денег! Иди, парень, иди!
– Спасибо вам, – сказал Клим и приложил ладонь к груди. – Редко, когда встретишь такого бескорыстного человека.
Он открыл дверь и спрыгнул на землю.
– Эй, парень! – крикнул водитель и, свесившись, протянул ему несколько купюр. – Возьми! Пригодится…
КАМАЗ пшикнул, как огнедышащий дракон, и покатил на бензозаправку, сотрясая своей тяжестью землю. Молодой человек глянул на купюры. Два раза по полста. Ого, какая удача! А солнце-то как жарит! Вроде вечер, а облегчения никакого. Летний зной, о котором он так долго мечтал в прохладном Кирове, здесь был всё равно, что горячая картофелина в кармане. Зной должен идти только в сочетании с морем, как колбаса с хлебом, или пиво с таранкой. С высушенной степью зной не катит… Кстати, пиво! У девушки, которая наполняла пластиковые бокалы пеной, были какие-то странные глаза. Она смотрела только на руки покупателей.
– А как ваш город называется? – спросил Клим.
Этот вопрос был сродни тому, как если бы назвать пожилую женщину девушкой. Какой же это город, раз со всех сторон сквозь деревья просвечивается степь, и всех жителей вместе с собаками в одну школьную тетрадь переписать можно? Но вопрос прозвучал бы оскорбительно, если бы в интонации молодого человека была заметна насмешка. Но Клим задал его с правдоподобным заблуждением, в результате получился очень недурной комплимент. Продавщица долго не отвечала, раздумывая, признаться, что это не город, а ПГТ, или же пускай этот лопух так и пребывает в неведении.
– Десять копеек поищите! – сказала она, так и не придя ни к какому решению, но ее голос при этом был полон столичного достоинства.
– И всё же, как город-то называется?
На этот раз продавщица уловила иронию.
– Если не слепой, то читайте на автостанции, – ответила она в своей обычной манере.
Но Клим любил продавцов, которые хамят. По его мнению, они намного искреннее и честнее улыбающихся. Их забрало всегда поднято, и человека видно насквозь. А что творится в больших городах! Как-то Клим был проездом в Москве. От растянутых, как эспандер, улыбок его вскоре стало тошнить. «Здра-а-а-вствуйте! Чем могу вам помочь?» Шизуха! Он толкался в галантерейном отделе у прилавка с носками, а девушка спрашивала, чем может ему помочь. Носок на голову натянуть!.. Пиво холодное, зубы сводит. Вокруг пыль. Один за другим подкатывают автобусы. Горячие, как утюги. За мутными стеклами с трудом можно было разглядеть таблички с названиями конечных станций. Все однотипные, оканчиваются на «о»: «Акилово», «Гидаево», «Головино», «Шумайлово».
