Возможно даже здесь сказать:
Не каждый должен тайну знать.
Эпоха нынче наступила новая,
Но для Руси опять тревожная.
Одни говорят, что она – демократическая.
А другие ж твердят, наоборот, – мафиозная.
Но, всё равно, это новое время
Для рассказчика лучшее бремя —
Вывернуть из Небытия его мошну;
И тайну рассказать всего одну.
А начиналась она, когда социализм
Был россиянам будто коммунизм,
И у руля страны великой идеальной
Стоял наш Леонид Брежнев-дорогой.
Под лето семьдесят третьего года
Генсек решил в Америку податься,
Чтоб там, подалее от своего народа,
После важных дел он смог бы оттянуться,
Ну а потом зараз рукою благодатной
Вознаградить себя опять звездой.
И вот, когда подписан был документ —
Соглашенье ОСВ, не смеха ради, —
Тут Никсон закатил большой банкет
По случаю оттепели, начатой благодати,
Которая с земли нашей снимет гнёт,
По крайней мере, на очень много лет.
Да, умел тогда вождь Советов показать
Всему враждебному буржуазному сословью,
Как можно с дамочками обаятельно плясать,
И всякого зелья выпить с целую бадью.
А главное – соблюсти ещё и весь этикет:
Не завалиться и не обрыгаться на паркет.
Но, лишь настало утро, этот забияка
Сумел, однако, свою голову поднять,
И бровастый, крупный в образе гуляка
Решил с себя одну проблему снять.
И приказал он министра Громыко привезти,
Который все дела его давно умел вести.
Но тот прибыл, увы, совсем не скоро,
Так что генсек вновь набрался коньяку;
Но, встретившись с приказчиком, он быстро
Отрезвел и сухому с тонкими губами человеку
Такие байки по секрету начал тут нести,
Хотя и не должен был по долгу чести:
«Мой друг, – генсек с кровати зашамкал, —
Вчера-сь на ужине мне Никсон уверял,
Что я сперва по правде даже и опешил,
Мистические страсти такие вот напрял,
Как можно посмотреть на потусторонний мир
Или попробовать на вкус Волшебный эликсир?
Но главное, чтоб мы смогли бы посмотреть,
Дабы потом нам было бы спокойно помереть,
Какой единственный политический строй
На планете останется навсегда, навеки!
Да и в будущем не мешало бы одной ногой
Хотя бы побывать, в теченье времени реки.
А сделать это может лишь один волшебник,
Живущий в дебрях калифорнийских, как отшельник…»
«Как можно, Леонид Ильич, вам в это верить, —
Прервав его, ему Громыко эдак молвил, —
Что президент такое мог нагородить?
А если правда, вряд ли бы нас в это посвятил.
Скорее, сходно всё на хитрое коварство;
А для него присуще лишь затейливое бахвальство.
Ведь, веря лживости такой, подумать можно,
Что в их стране какой-то Бог живёт?!
И этим расшатать уж будет им несложно
Уставы наши идеальной жизни наперёд:
Ведь у них цель взорвать путь к коммунизму,
Чтоб поклонялись люди лишь капитализму.
Здесь, без сомненья, козни ЦРУ,
Чтоб им затеять свою грязную игру.
Им, бестиям, уж больно тошно от того,
Что мы защитим от домыслов любого,
И зря стараются, толстосумые подонки,
Нас заставить верить в эти предрассудки.
Скорей всего, там гипнотизер-артист,
Который на руку, естественно, нечист.
Разденет перед телекамерою догола,
Чтоб выставить вас за драного козла.
Я бы за его такие проделки и шутки
Показал президенту только дудки».
«Но, друг мой, – загнусавил генсек, —
Вчера пришлось мне дать добро.
Ведь знаешь ты, какой я человек,
Когда бес, как говорят, уже в ребро.
И вот от танцев и марочных бутылок
Сейчас трещит спина и ещё затылок.
Ах, какие дамы были на балу – кокетки,
Блудные глазки, все падшие красотки:
Липучие они до нашего пахотного брата.
Понадевали все на себя столько злата;
Ну, словно все как небесные богини,
По крайней мере, ясно – все герцогини!
Конечно же, был ими очень озабочен,
Что птахами такими я тесно окружён.
Они все лезли до меня с улыбочкой, щипались,
Или спокойно, сексуально, прилеплялись.
А потом заманивали меня размякшего на танцы,
Вот как умеют развлекаться эти иностранцы.
Ох, как мне тяжко, брат, однако же, сейчас,
И ни с чего охрип мой прежний громкий глас,
В душе, поверь, как будто котики скребутся,
И мой живот посмел арбузом весь раздуться.
А главное, представь: не помню я до сей поры,
