Вот теперь, с близкого расстояния, он заметил, что фреска начала отходить от стены. Красочный слой уже не такой ровный, каким ему полагалось быть, а шероховатый, словно под росписью лежал тонкий слой песка. Скоро краски совсем отвалятся от штукатурной основы, рассыплются на невесомые разноцветные чешуйки и потихоньку разлетятся неведомо куда. Первыми сдадутся земляные оттенки, полученные смешением местной почвы с глиной. Киноварь, которая дает ржаво-красный цвет крови и граната, пожалуй, продержится дольше других. Но ультрамарин… ультрамарин тревожил его больше всего. Получаемый из растертой в тонкий порошок драгоценной ляпис-лазури, этот пигмент, дающий такой насыщенный глубокий синий цвет, доставляли морем из далеких восточных стран, и на местном рынке он стоил значительно дороже остальных. Несколько мазков ультрамарина – и средненькое полотно превращалось в настоящий шедевр, однако во фресковой живописи он применялся редко. Не будь ультрамарина, и эту работу могли бы отвергнуть как нечто невыразительное или, того хуже, заурядное. И вот, пожалуйста, ультрамарин на фреске уже начал растрескиваться.
– Porca vacca! – выругался он себе под нос. И ведь в этом виноват он один. Слишком далеко зашел в своих экспериментах. Впрочем, далеко заходил он во всем, что его увлекало. Левая сторона его лица конвульсивно дернулась. Он глубоко вдохнул, и искаженные отчаянием черты разгладились, к ним вернулось выражение обычной безмятежности. В самом деле, стоит ли так убиваться? Ничего непоправимого пока еще не случилось, в глазах мира фреска – по-прежнему выдающееся творение, а сам он – величайший мастер. И, отбросив горестные мысли, он обернулся к аудитории, ожидающей его увлекательного рассказа. В конце концов, они сюда явились именно за этим – услышать от великого Леонардо из Винчи о секретах его последнего произведения, фрески «Тайная вечеря».
– Один из вас предаст меня! – Леонардо возвысил голос, и звук гулким эхом раскатился под каменными сводами трапезной церкви Санта-Мария-делле-Грацие, всю северную стену которой занимала огромная фреска.
Его драматический прием пришелся по душе французским путешественникам. Ну конечно, он же для них диво, личность необычайная и загадочная. В свои 48 лет он, Мастер из Винчи, считался одной из величайших знаменитостей на всем Апеннинском полуострове. Мало того, его имя знали во Франции, в Испании, в Англии и даже в далекой Турции. Славу ему принесли изобретенные им военные машины и смелое новаторство в живописи. Чужеземные путешественники стекались в Милан со всего света, чтобы встретить великого живописца подле его знаменитой фрески, увидеть богатство сочных красок, которые, благодарение судьбе, пока еще держались на стене, рассмотреть поразительно реалистичные портреты Иисуса и двенадцати апостолов и пронизанную движением волнообразную композицию, гармонию которой поддерживала центральная фигура замершего в сосредоточенности Спасителя.
– Здесь изображено мгновение, когда обличительные слова только-только слетели с уст Христа, – продолжал Леонардо, отступая от фрески в надежде отвлечь внимание аудитории от разрушающейся росписи. – В этот момент апостолы еще не знают, что предателем окажется Иуда. Весть о том, что среди них есть отступник, низкая лживая душа, ужасает их. Их лица и жесты выражают разнообразные чувства: один вскакивает, готовый тут же, на месте, расправиться с изменником, другие в смятении воздевают руки или простирают их к Учителю, звучат тревожные восклицания. Слова Христа потрясают их до глубины души. Но кто же этот неверный? – Леонардо пытливо вглядывался в лица своих слушателей, словно высматривая предателя среди них. На самом деле он просто изучал эти лица, подмечая особенные черточки, мимику – чтобы зарисовать их в альбоме потом, когда отделается от иноземцев.
– Я где-то слышала, что Фому неверующего вы писали с себя, – игриво поинтересовалась молоденькая, соблазнительно пышная француженка; она говорила по-итальянски, смешно коверкая слова. – Однако я не нахожу ни малейшего… э… сходства. – На этом слове ее пухлые губки сложились, словно для поцелуя.
Леонардо знал себе цену, он давно убедился: его внешность одинаково вызывала восхищение и у мужчин, и у женщин. Правда, он частенько пользовался очками – с годами зрение ослабло, но, глядя на себя в зеркало, он всякий раз с удовлетворением отмечал, что золотистого оттенка глаза по-прежнему искрились молодым задором. Его мускулистое и крепкое тело оставалось по-юношески гибким; темно-русую шевелюру, густую и курчавую, едва тронула первая седина. Раз уж публике угодно им восхищаться, будто он некое волшебное существо, надо соответствовать образу – так он рассудил однажды и с тех пор ежедневно принимал ванну и щегольски одевался, поддерживая образ успешного человека. Длинные, до колен, туники, чулки элегантных пастельных тонов и неизменный аксессуар – золотой перстень с птицей, выполненной из драгоценных камней, – большинству живописцев и за всю жизнь не заработать на такое.
Словно невзначай он скользнул взглядом по зарозовевшим грудям француженки – модный корсет подчеркивал и поднимал их, открывая взору богатство трепетной плоти. Случалось, какой-нибудь пригожий юноша или девушка ловили его заинтересованный взгляд, и тогда Леонардо приглашал их к себе в мастерскую, чтобы сделать с них несколько зарисовок. Нередко восторг от лестного внимания художника настолько кружил гостю или гостье голову, что те с радостью соглашались заодно и разделить с ним ложе.
– Это потому, что и не предполагалось никакого ressemblance, – ответил Леонардо, старательно подражая смешному акценту девушки. – Вздумай я взять за образец собственное лицо, я только и делал бы, что изображал вариации себя самого, и тогда не смог бы создавать неповторимые образы. Из-под моей кисти выходили бы лишь скучные картинки.
Слушатели засмеялись, и привлекшая его внимание юная особа тоже.
Покровители и заказчики часто пеняли ему на то, что не понимали порой, шутит он или говорит всерьез, и сейчас Леонардо решил придать голосу весомости:
