Марии повезло с клеткой. Угловая, она подпиралась двумя глухими стенами, что позволяло спокойно сидеть, прислонившись, и не вздрагивать от каждого шороха за спиной. Шорохи тут пугали сильнее криков: так или иначе кричали постоянно, но самое страшное подбиралось незаметно.
На глазах Марии одна из соседок схватила другую, зазевавшуюся, через решётку за волосы. Когда надзиратель соизволил обратить внимание на слишком громкие вопли в одном из углов, ему осталось только выволочь изувеченный труп. Кажется, убийца её задушила, а ещё успела неплохо погрызть и выдрать несколько больших клочьев волос. Вскоре безумицу увели туда, откуда не возвращались, но покойнице это уже ничем не могло помочь.
Здесь вообще мало кто задерживался надолго, и судьба тех, кого уводили, оставляла мало простора для воображения. Ещё неизвестно, какая смерть хуже. Гореть на костре, наверное, куда больнее…
Тюрьма была небольшой, всего-то десятка на три клеток, из которых была занята едва ли половина. Слабый нервный свет не позволял видеть ближние ко входу клетки и сам этот вход, так что поручиться Мария не могла, но складывалось впечатление, что она сидит здесь дольше всех.
Сложно следить за временем без окон, без часов, при монотонном свете и нерегулярной кормёжке, но прошло, кажется, всего несколько дней: ногти, когда-то аккуратно подпиленные, не успели отрасти и на миллиметр.
Очнувшись в этой клетке, Мария быстро поняла, что искать справедливости, что-то объяснять и доказывать бесполезно. Даже самый человечный из надзирателей, в чьё дежурство им исправно приносили тёплую еду и давали вдоволь напиться, только молча кривился в ответ на все просьбы и уговоры под бешеный свист и улюлюканье соседок, которых очень веселили попытки «чистенькой из угла» разжалобить охрану.
Второй надзиратель был равнодушен и брезглив, а третьего Мария боялась больше всего. Мужчина лет сорока мог показаться симпатичным и приятным, тем более он охотно разговаривал, но взгляд и сальная улыбка вкупе с намёками, чем узница может скрасить свою участь, не позволяли обмануться. Парочка купилась, их это не спасло. Одну так и вовсе конвой увёл почти сразу, как надзиратель вышел из её клетки, ухмыляясь и на ходу застёгивая штаны.
Мария быстро приучилась прикидываться спящей, когда он заходил в тюрьму. Хотя уже забыла, когда она последний раз действительно спала, а не проваливалась на несколько минут в вязкий мутный кошмар. От постоянного света, криков, напряжения и отсутствия сна беспрерывно ныло в затылке.
Поначалу она украдкой плакала, вздрагивала каждый раз, когда хлопала дверь, дёргалась от криков соседок и морщилась от их грубых насмешек. Сложнее всего было первый раз воспользоваться грязным вонючим ведром, которое служило для удовлетворения естественных нужд, на глазах у такой толпы. Тошнило каждый раз, когда босые ноги ступали на грязный, сальный пол. Низкие жёсткие нары с кишащим клопами матрацем были немногим лучше, но больше в камере не было ничего. Зато они стояли изголовьем в угол.
Поначалу поддерживала мысль, что человек не может потеряться просто так, её хватятся, найдут и разберутся. Надежда, что ошибка скоро разрешится и её выпустят, вскоре пожухла, быстро сменившись сначала обидой, потом злостью и отчаянием, следом — боязнью, что и за ней придут, чтобы отвести на костёр, и никто не станет разбираться, насколько она виновна. А потом пришли равнодушное отупение и вялое любопытство, с которым Мария наблюдала из своего угла за жизнью тюрьмы.
Про неё, кажется, забыли.
Приводили и уводили женщин люди в разных мундирах. Затаскивали в клетки обычные полицейские в синем — разные, с разными чувствами глядящие по сторонам; от них Марии порой доставались сочувственные взгляды. А уводили, надев серебряные наручники, безмолвные палачи в серых плащах, с масками на лицах. Белые, матовые, безгубые — их немногие видели, но легко мог узнать каждый ребёнок. Про палачей ходило множество слухов один другого страшнее, но правду тщательно берегли. И личности их — тоже. Немудрено: едва ли найдётся смельчак, готовый рискнуть жизнью и попасть под посмертное проклятье сильной ведьмы, которое и серебро не остановит, а безадресные злость и ненависть не находили цели или били не так сильно.
Одни узницы хохотали. Другие плакали. Третьи умоляли и оправдывались. Четвёртые шагали равнодушно. Пятые грозили карами. Или — всё это вместе по очереди.
Мария не могла сказать, действительно ли все они были ведьмами, но уже задумывалась о том, что исполнение смертного приговора — не самый плохой итог. Лучше, чем прозябать в здешнем грязном и вшивом безвременье, гадая, раньше сойдёшь с ума или умрёшь от какой-то заразы. Бояться смерти уже не получалось, даже несмотря на крики.
Поначалу она пыталась убедить себя, что все эти звуки издают соседки, или где-то рядом есть ещё один каменный мешок без окон, разлинованный клетками, или это бред утомлённого сознания, или… что угодно или. Но здесь имелась хорошая вентиляция, через которую порой доносились разнообразные запахи гари — от чистой серы до горелой плоти. Похоже, уводили ведьм недалеко.
Главным же, что занимало разум, был единственный вопрос: что произошло? Как она сюда попала и почему?
Воспоминания были обрывочны и нечётки, а затылок отзывался на прикосновения болью, и эти два обстоятельства неплохо дополняли друг друга, но мало что проясняли. Последнее, что она помнила — как не спеша шла по улице, радуясь свежему бризу, несущему прохладу и надежду на прекращение стоявшей пару последних недель сухой жары. Мария шла на встречу с заказчиком — редкий случай, обычно приходили к ней, но тут прониклась сочувствием. Тот в записке уверял, что не может ходить, поэтому назначил встречу в небольшой ресторации на первом этаже гостиницы, в которой остановился. Добираться было удобно, кормили там вкусно, отчего бы не потратить пару часов?
А вот что случилось потом? Она дошла до ресторана? Или что-то произошло на улице? Или провал скрывает больше, чем кажется? Кроме шишки на голове, она могла судить только по платью — тому самому, в котором вышла из дома. Но оно пришло в негодность ещё до того, как она очнулась. Пыльное, рваное, в непонятной природы пятнах. Кажется, местами светлая ткань выпачкалась в крови, и кровь эта принадлежала кому-то другому: на руках и ногах имелись ссадины, которые сейчас неприятно зудели, но ни одной достаточно серьёзной раны, чтобы оставить такие следы.
Всё это вместе наталкивало на неутешительные выводы, но совершенно не объясняло, почему её до сих пор не допросили. Пусть даже её обвиняли в колдовстве, ладно; но даже сомнительное и несправедливое обвинение никто не озвучил! Почему? Ну не могли же про неё и вправду забыть?! Разом все — Инквизиция, полиция, соседи, подруга...
