Самолет затрясся, и тофу, предложенный корейскими авиалиниями на обед, разом поднялся из желудка, горечью подступив к горлу.
– Уважаемые пассажиры, наш полет проходит в зоне турбулентности, – послышался бодрый голос бортпроводницы. – Просим вас оставаться на местах и пристегнуть ремни безопасности.
Следом одна из стюардесс, молоденькая кореянка с непроницаемой восточной улыбкой на кукольном личике, прошла по салону. Она остановилась у моего кресла.
– Гвенчансымникка? – обратилась она ко мне, видимо заметив мое перекошенное лицо, и тут же повторила вопрос по-английски: – Ар ю окей?
– Гвенчанае, – ответила за меня Катя, и замок ремня безопасности защелкнулся у меня на поясе.
Как хорошо иметь старшую сестру! Особенно сестру-двойняшку.
Стюардесса с сомнением вгляделась в мое лицо, но я энергично закивала, подтверждая Катины слова о том, что со мной все в порядке. Напрягая шею, я кивала, изо всех сил стараясь сдержать тошноту. Со стороны это, наверное, походило на нервный тик, но стюардесса не задавала больше вопросов, переключившись на пару пожилых корейцев, игравших в карты на соседнем ряду.
– Чего трясешься? – пихнула меня в бок сестра. – Сказали же – всего лишь турбулентность. Мы же не падаем!
В этот момент сердце ухнуло, а внутренности из живота разом подпрыгнули и вжались в грудную клетку – самолет провалился в воздушную яму. Я закусила губу и посмотрела на Катю: «Ты в этом уверена?»
– Ну конечно! – Как обычно, она поняла меня без слов. – Посмотри на них, страха ни в одном глазу!
Она кивнула в сторону сидевших по другую сторону прохода: мужчина как ни в чем не бывало тасовал колоду карт, а женщина раскладывала откидной столик, который полминуты назад убрала по просьбе стюардессы. Внутри всколыхнулось раздражение – неужели сложно в такой ситуации следовать просьбам экипажа? – но всего на секунду. Самолет дернулся и закачался, как будто неведомая сила толкала его то в один, то в другой бок. Картежники подняли откидной стол и взялись за руки.
– Пока не выпали кислородные маски, еще не конец! – шепнула сестра, посмеиваясь.
Она не ждала ответа, зная, что от страха я замыкаюсь в себе и из меня слова не вытянешь. В этом мы с Катей похожи. «И что я только забыла в этой Корее? – думала я. – Последний месяц летних каникул, универ не за горами – уж лучше бы в Турцию какую-нибудь! Три часа, и мы там – уже на пляже бы валялись…»
От кондиционера веяло неприятным холодом, но, сколько я ни щелкала выключателем, струя сухого и ледяного воздуха продолжала дуть прямо в лицо. Выглянув в проход между рядами, я поискала глазами стюардессу, но она уже вернулась в отсек для экипажа в центре салона. Вдруг самолет пошел мелкой дрожью, а потом задергался, подпрыгивая то вверх, то вниз. Стюардесса быстро уселась на откидной стульчик, пристегнулась, а потом закрыла глаза и беззвучно зашевелила губами. Кондиционер больше не волновал меня – похолодело все внутри.
Я вцепилась в подлокотники и вперила взгляд в откидной столик. «Спасательный жилет под вашим креслом» – гласила надпись с правой стороны от механизма защелкивания. Осознав ее значение, я пожалела, что понимаю корейский. Как хорошо было бы сейчас смотреть на буквы хангыля – корейского алфавита, – как тогда, когда я еще не знала этого языка. В рисунке стройных, как бамбуковые стебли, букв – никакого смысла, только умиротворение. Самолет вновь тряхнуло, и я едва не впечаталась лбом в злополучную надпись.
Мы с Катей наполовину кореянки. Наша мама родилась в семье переселенцев с Корейского полуострова, заброшенных в СССР волной эмиграции в первой половине двадцатого века. Всю жизнь она прожила в Москве, здесь же встретила папу и вышла замуж.
Мама побывала в Корее лишь однажды, двадцать лет назад, когда ее как потомка этнических корейцев пригласили в молодежный лагерь «Лидеры новой Азии». Побывав там, Азии мама навсегда предпочла Европу.
Теперь в этот лагерь направлялись мы с сестрой.
Катя получила письмо с приглашением вскоре после того, как объявили результаты международного экзамена по корейскому языку ТОПИК, который курирует посольство Южной Кореи. Мы обе сдали третий уровень из шести, но результат Кати был лучшим из всех сдававших. Посольство решило поощрить ее поездкой в лагерь, а меня пригласили за компанию.
От радости мы наварили целую кастрюлю рамена, так что запах корейского доширака стоял по всей квартире, и объедались им до вечера. А потом пришла мама.
– Каждый год кто-то сдает ТОПИК, – резюмировала она. – Каждый год кто-то становится лучшим. Я не вижу причин для эйфории. И я не вижу причин оставлять в раковине такую гору посуды, – а потом обратилась ко мне: – Рая, ты ведь тоже сдала?
– Да, но у меня только семьдесят пять процентов, – ответила я.
– Семьдесят пять – прекрасный результат, – улыбнулась мама.
Она улыбалась искренне, и это было ужасно. У меня снова возникло щемящее чувство, как будто я – памятник, водруженный на чужой пьедестал.
Всякий раз, когда мама принижала Катины успехи, мне хотелось провалиться сквозь землю. И всякий раз я удивлялась, почему сестра молчит? Почему не скажет прямо все, о чем думали мы обе? Но и я молчала. И даже папа. Никто из нас не мог произнести ни слова под пристальным немигающим взглядом матери.
Самолет вдруг подпрыгнул и ухнул вниз, так что заложило уши. Это вернуло меня к реальности, я стиснула подлокотники, но влажные ладони скользили. Повернув голову, я взглянула на сестру и не поверила глазам: Катя тихо посапывала в соседнем кресле. Для двойняшек мы слишком разные. Мы и внешне-то похожи друг на друга не больше, чем любые другие родные сестры. Катя – копия мамы, настоящая кореянка. Маленькая, хрупкая, с фарфоровой кожей и узким лицом. Я – хоть и темноволосая, но скуластая, да еще и с крупным папиным носом. Обычно те, кто не знаком с моей семьей, и не догадываются, что у меня корейские корни. Поэтому я не удивилась, когда на входе в самолет проводницы поприветствовали нас с сестрой на разных языках.
