"Следует помнить, что спящая красавица была на сто лет старше принца. Она принадлежала к другой эпохе. "
Из предисловия к переводу,
Лондон, 1877 год
Альберт сидит на лавке, глядит на свои колени. Бледно-зеленая ткань выцвела и слегка лоснится. Под лавкой толкутся голуби, булькая и воркуя. Вправо и влево аллея тянется бесконечно.
Альберт поднялся, пошел. Птицы кинулись врассыпную. Солнце тронулось следом, прячась за фиолетовые стволы. Альберт блаженно поежился, ласково улыбнулся. У Альберта изнутри вырвались мысли о Лизе, и встречные устыдились его лица.
Женюсь! Слава Богу…– Он вытащил телефон, протер гладкий пластик, стирая свои отпечатки. Экран осветился. Он выбрал «Лиза». Нажал кнопку вызова. Дернул плечом. Выключил телефон и спокойно убрал в карман.
Лиза открыла глаза, а вокруг темно. Пошарила рядом руками – мокро и горячо. Тесно. Жмёт голову, плечи.
– Альтик! – хотела позвать, но звука не удалось. По рукам заструилось что-то приятно горячее. Распахнула глаза пошире – ни зги; глухо бормочут во тьме пузырьки.
«Где ты?» – хотела спросить, но вместо слов сдавленно прожурчала. Вывернулась, натужилась, коленками раздалась – в ответ полыхнуло красным, сдавило крепче. Лиза сосредоточенно извивалась. Концентрические движения мягких стен втягивали в неизвестность. Макушка уперлась в теплое, тело перекрутилось. Воспротивилась, раздалась локтями, в стенки уперлась крепче. Вместо свободы – напротив – не стало легче. Сдавило всерьёз. Захотелось кричать. Но звука не получилось, и Лиза рванулась всем телом, силясь собой разорвать мокрые стенки.
Протяжный нечеловеческий звук, прозвучав, будто стон железнодорожной цистерны, скомкал и смял ощущения Лизы уже окончательно.
Альберт Шумлянский – философ и мизантроп. Людей как-будто не любит, но девушкам делает исключение. Особенно если выпьет. Выпивать в силу занятий приходится часто. То зайдут "в гостёчки" социопаты и звякнут карманами дружно. То дедуля пришлёт бутыль сибирской настойки на травах. В общем, всякое довелось попробовать. У Альберта дома тепло. Девчонки на подлокотниках кресел – вырастают как будто опята, стоит зажмурить глаза после первой рюмки. Сами собой выпадают из шкафа пузатенькие стаканчики. Время скользит, как по маслу – как будто в арабской сказке.
Шумлянский живет в интереснейшем месте – в двухкомнатной мастерской, но использует не по назначению. В модных течениях жизни, если это понятно. Будто сами собой, приплывают с прибоем гостей в квартиру предметики и ложатся на полки легко, будто там исконно и обитали. Натурально, этакая музей-квартира. Место встреч моховитой богемы и свежей бамбуковой поросли.
И однажды упругим вечером в сладкой пене девчонок блеснула Лиза.
Удивленно глазами погладила пыльные стены, аккуратно присела на краешек стула. Нежными пальцами расплела длинную косу. Шумлянский старался увидеть, но форма ее груди скрывалась под свитером искреннего оттенка.
Пересел к ней поближе. Принюхался, присмотрелся.
Отодвинулась. Целомудренно юбкой накрыла колени, но рюмку уверенно в руки взяла. Выпила и не поморщилась. Альберт одобрил свой выбор.
В общем, с Лизой у них закрутилась игра.
Лиза тонула во сне. Вокруг волновалось море, но не воды, а древесных упругих крон. Дубы и баньяны, и мягкие шапки сосен росли, формируя лесную волну собой. Жухли и падали в грязь реликтовые гиганты, хрусткая зелень врывалась в низины и заполняла всё. Хозяйка Луна и владыка Солнце по кругу мчались над этим зеленым морем. Лиза доверилась лесу и утонула в нем.
Пейзаж задрожал пеленой, будто яркое покрывало, рассыпался на молитвенные флажки. Между цветных лохмотьев высунулось лицо умеренно бородатое, растянутое в улыбке. Лиза, что было сил, его оттолкнула прочь. Легко, по широкой дуге, как будто на карусели, на смену мужчине явились родные черты темнокожей женщины. К ней потянулась Лиза из самого живота, коснулась, и всё исчезло, как тело флага легко улетает за взмахом древка.
Лиза была неизменно разной, и потому Шумлянский откладывал окончательное на завтра. Думал привычно – завтра совру, что занят. “Лиза! Иди домой!”. И снова пойдут опята, совсем как раньше.
И однажды Альберт это вслух произнёс.
А Лиза в ответ засмеялась.
Поцеловались в прихожей чуть ближе к краешку рта, поболтали о том-о сём. Обсудили, как коротко щелкают часики. Безделушки блестели вдоль зеркала, из которого милостивый Король улыбался вместо привычного, пыльного Альберта.
Альберт вышел из парка и всё-таки позвонил.
«Лиза!» – розовощекая мама, смеясь, крикнула колобку в бирюзовом комбинезоне, стремительно прошуршавшему мимо Альберта.
Альберт сдержать улыбку не смог. В трубку шепнул: «Жди! Я иду!» и воспарил над вечерним городом, теряя чеки и фантики из карманов блаженно распахнутого пальто. Приземлился на третьей скорости, по ступенькам влетел, практически не касаясь, а дальше усеял одеждой маленький коридор. Пробился, втиснулся и прошептал «люблю» в сомкнутые ресницы.
Ресницы затрепетали.
Лиза сжалась вокруг него, вобрала, обхватила и вывернулась наружу, снежно-синей лазурью плеснула и гаснущей в небе искрой. Завернули, заправили плотный кокон из пуха, подоткнули со всех сторон и ушли в тепло.
Вдох причинил нестерпимую боль, глаза открылись с усилием. Люди огромного роста склонились к Лизиному лицу. Их взгляд демонстрировал страх, сомнение и тревогу, как будто Лизина жизнь почти подошла к концу.
– Что вы со мной сделаете? – попыталась вскричать Лиза, но осознала, что в горле клокочет желе. Звякнул металл – чуждо, коротко, жутко. Лиза колени прижала к себе, схватила крест-накрест себя за локти. Огромные люди в ответ обернули её чем-то вроде смирительного халата приятно-мягкого.
– Перестаньте! Опять? Вы кто? Прекратите! Отстаньте! – заплакала Лиза, уставшая от событий – Альберт! Где Альберт? – Слова выходили плохо, речь казалась тугой и невразумительной.
– Альтик! – крикнула, что было сил. Сквозь густую слюну в ее горле проклюнулся чистый звук, и большие фигуры зацокали и отошли. Отступила тревога в ответ на громкое Лизино «А-а-а-а!».
Свет мелькнул над глазами, тесно прижало лицом к чему-то теплому. Лиза закопошилась, стараясь освободиться, и ртом широко открытым за что-то мокрое зацепила.
Губы сразу же онемели. Сквозь первую сладость раскрылось солоноватое, горечь, кислое, снова сладость – Лиза, больше не думая, стала пить. С каждым глотком сведенные мышцы тела безудержно расслаблялись и унимались болезненные подергивания лица.
Покой пропитал Лизу. Лиза легко уснула, и во сне забыла стремительно, кем она прежде была.
Прошло три года. Альберт стал петь имя Лизы намного реже. Всё чаще молчал в ответ на ее звонки. Голос её утратил песцовый подшерсток нежный и лез желтизной чего-то, похожего на лису.
