Она просыпается в скомканной темноте
предрассветной, взбивает квадрат подушки.
Одевается, прислонившись к стене, затем —
слушает радио, как трескотню подружки.
В фоторамке отец, завещавший упрямый взгляд.
Рядом с ним она верит, что смерти нет.
О родителях – как о живых, когда ей звонят
из НИИ, где работал отец. Водит пальцами по стене,
такой тонкой – услышишь не только живых,
но и почивших. В четверг у неё дела:
бродить по окрестным паркам среди седых
дубов, кипарисов и дзелькв, пока жизнь-игла
не соскочит с заслушанного винила
под названием «ночь». Ей по душе молчать,
покусывать губы, смеясь, проливать чернила
в исписанную лет двенадцать назад тетрадь.
Уходя в бакалею, она оставляет свет
в каждой комнате – верит, что провода
загниют без любимых вольт. Покупает две
булки чёрного, задерживается у пруда,
чтобы одной из двух покормить лебедей
и уток, которые все не летят на юг.
Неужели им нравится у людей?
Проверяет сдачу в кармане брюк
и идёт три квартала взглянуть на знак,
полюбившийся больше других. Зоопарк, бистро
с кухней ушедшего века – здесь продают табак-
мимо площади, где обличают строй.
Домой возвращается медленно. Сизые фонари,
точно отряд ухажеров, не сводят глаз,
освещают путь до входной двери
и дожидаются, чтобы ночник погас.
Под утро и сами смыкают глаз. А она опять
беспокоится, стонет, постели не узнает —
и не может уснуть, как не может понять,
что такое счастье, и кто его раздаёт.
