Я вожусь с лоскутным одеялом, сидя в кухне ярким июльским полуднем, квадратики ткани, подушечка для булавок и ножницы – на столе рядом, и тут до меня долетает рокот автомобильного мотора. Выглянув в окно, смотрящее на бухту, вижу, как на поле в сотне ярдов от дома сворачивает фургон. Мотор глушат, пассажирская дверца распахивается, выходит Бетси Джеймз, смеется, что-то кричит. Мы не виделись с прошлого лета. На ней белая кофточка с лямкой-хомутом, полотняные шорты, на шее – красная косынка. Я смотрю, как Бетси приближается к дому, и изумляюсь, до чего иначе она выглядит. Милое округлое лицо исхудало, вытянулось; каштановые волосы отросли до самых плеч, глаза темные, сияют. Красный мазок губной помады. Вспоминаю ее девятилетней, когда она впервые пришла в гости, как сидела позади меня на крыльце, маленькие, проворные пальчики заплетали мне волосы. И вот уж ей семнадцать – и она вдруг женщина.
– Здрасьте, Кристина, – говорит она у сетчатой двери, запыхавшись. – Давно не виделись!
– Заходи, – отзываюсь я со своего кресла. – Ничего, если я вставать не буду?
– Конечно, ничего. – Она заходит в дом, и в комнате вдруг пахнет розами. (Когда это Бетси начала душиться?) Подскакивает к моем креслу, обнимает меня за плечи. – Мы приехали несколько дней назад. Как же я рада, что мы снова здесь.
– Судя по тебе, так и есть.
Она улыбается, на щеках – всплески румянца.
– Как у вас с Алом дела?
– Ой, ну ты сама знаешь. В порядке. Как всегда.
– Как всегда – это хорошо, да?
Улыбаюсь. Разумеется. “Как всегда” – это хорошо.
– А что вы делаете?
– Да мелочь. Детское одеяльце. Лора опять беременна.
– Какая вы щедрая тетушка. – Она протягивает руку, берет квадратик ткани – кусочек ситца, розовые цветы с зелеными листьями на буром фоне. – Узнаю эту ткань.
– Разрезала старое платье.
– Помню его. Белые пуговки, юбка в пол, да?
Вспоминаю, как мама привезла баттериковские выкройки,[1] переливчатые пуговицы и ситец. Вспоминаю, как Уолтон впервые увидел меня в этом платье. “Я тобою заворожен”.
– Давно дело было.
– Ну хорошо же, что старому платью подарят новую жизнь. – Она бережно укладывает квадратик обратно на стол, перебирает остальные: белый муслин, темно-синий хлопок, шамбре, слегка замаранное чернилами. – Ух ты, сколько клочков и кусочков! Настоящую семейную реликвию создаете.
– Ну не знаю, – говорю я. – Просто обрезки, да и всё.
– Курочка по зернышку… – Она смеется и выглядывает в окно. – Совсем забыла! Заскочила за чашкой воды, если вы не против.
– Садись, дам тебе стакан.
– Ой, это не мне. – Она показывает на фургон в поле. – Мой друг хочет написать ваш дом, но ему вода для этого нужна.
Прищурившись, смотрю на автомобиль. На крыше сидит юноша, глядит в небо. У него здоровенный блокнот в одной руке, а в другой вроде бы карандаш.
– Это сын Эн-Си Уайета,[2] – говорит Бетси театральным шепотом, будто кто-то может подслушать.
– Чей?
– Вы же знаете Эн-Си Уайета. Знаменитого иллюстратора? “Остров сокровищ”?
А, “Остров сокровищ”.
– Ал обожал ту книгу. Кажется, она у нас еще есть где-то.
– Думаю, у любого мальчика в Америке она где-то есть. Короче, его сын – тоже художник. Мы с ним сегодня познакомились.
– Вы с ним сегодня познакомились, а ты уже разъезжаешь с ним на его машине?
– Да, он… не знаю. Кажется, ему можно доверять.
