С утра было солнечно. День обещал быть чудесным. Анзоло распахнул окно. В комнату ворвался запах гниющей воды и рыбы. Анзоло терпеть его не мог. Это только на картинах художников играли солнечные блики, легкий ветерок развевал волосы прекрасных женщин, а влюбленные мужчины стояли в гондолах под окнами. В жизни все, как всегда, было прозаично. И кататься без дела никому не пришло бы в голову. Красоту их странного города давно перестали замечать местные жители. К красоте, впрочем, как и к уродству, быстро привыкаешь. В доме у Анзоло не было зеркал. А если бы и были, он не стал бы смотреться в них. Он не нравился себе и потому любил плащи с глубокими капюшонами, в которых можно было спрятаться. И длинные волнистые локоны, которыми можно было закрыться от любопытных глаз. Может, поэтому он рисовал только красивые лица, почти идеальные. За это его обвиняли в отсутствии жизни. Что они понимали в жизни и в красоте?
Несмотря на раннее утро, рыбаки уже прибыли с уловом и хлопотливые хозяйки, громко переговариваясь с продавцами, выбирали товар. Анзоло, изо дня в день наблюдавший эту картину, глубоко вздохнул и вернулся к холсту. Его несколько последних полотен стояли в углу маленькой, с заплесневевшими углами комнаты.
– Конечно, – пробормотал Анзоло, – без рыбы жить нельзя, а без этого можно!
Он с таким трудом упросил Антонио выставить несколько его картин вместе с работами модных, обласканных публикой и властью художников, и никто, никто не предложил за них даже рыбу. Наверно, дело в имени. Если внизу стояло бы Джакопо Амигони! Но он не Джакопо. Он Анзоло Корти. Никому не известный неудачник. Художник, чьи картины никто не берет.
Сегодня она опять не увидела, в какой момент появился этот странный мужчина. Несмотря на жару, которая навалилась на город, как будто стараясь зажарить все живое, на мужчине был черный костюм, наглухо застегнутая рубашка с длинными, судя по виднеющимся манжетам, рукавами. Он был худ, почти болезненно и как-то бесцветен. Впалые щеки, высокий лоб, очень тонкие, бледные губы. По-видимому, даже случайно лучи солнца не касались его лица. Он приходил третий день подряд, брал одни те же рассыпающиеся от старости книги и садился в самый дальний угол.
Катя всегда видела его уже в зале, но не успевала заметить, когда именно он приходил. Спрашивать у Марии Петровны, маленькой, суровой старушки, ее напарницы, не хотелось. Уходил он всегда последним. Катя отпускала Марию Петровну домой к правнукам, которые гостили у нее этим летом, и ждала, когда странный читатель закончит свою работу. Он был неизменно вежлив. Глубоким, тихим голосом приносил свои извинения за то, что задержал Катю, и уходил медленной, неслышной походкой.
Вот и сегодня, неодобрительно покачивая головой, Мария Петровна ушла домой. И Катя осталась одна за столом.
В особой библиотечной сонной тишине раздавалось только шуршание страниц. Катя посмотрела на часы, решив дать незнакомцу еще десять минут, и опустила глаза в книгу, которую сегодня читала:
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится.
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Катя подняла глаза и вздрогнула. Мужчина стоял напротив, внимательно глядя на нее.
– Я не слышала, как вы подошли.
– Любите Есенина? – мужчина кивнул на книгу в ее руках.
– Нравится. Не все, конечно.
– Отчаянный был человек. Необычный, – мужчина помолчал, губы его презрительно дрогнули. – Женщины его любили. Белокурый красавец.
– Женщины любят не за это, – тихо сказала Катя.
– Нет? А за что? За душу? – губы его еще больше скривились.
– За Гений.
– А как же быть негениальным? Их и любить не стоит?
– Каждый в чем-то гениален, – Катя чувствовала, что втягивается в какую-то нелепую дискуссию.
– Вот как, – мужчина помолчал, пристально глядя на нее, а потом потер руки, как будто они у него замерзли. – Интересный у вас медальон.
Катя инстинктивно дотронулась до широкой золотой цепочки с золотым же овалом. Катя его почти никогда не снимала. Как и до нее все женщины ее рода.
– А вы, Екатерина, – он мельком глянул на ее бейджик, – каких мужчин предпочитаете?
«А у вас разные что ли есть?» – захотелось схамить Кате, но она была девушкой не только начитанной, но еще и интеллигентной, и поэтому смолчала. На самом деле Катя была натурой весьма романтической. Весь ее утонченный облик: светло-русые волосы, голубые глаза, нежные черты лица придавали ей сходство с тургеневскими девушками. Кои (девушки), как известно, помимо ангельской хрупкой внешности и некоторой «унесенности» от суетного мира обладали, однако, сильным характером. А потому Катя предпочитала мужчин идеальных. Вот с этим совпадением внешней, а главное – внутренней красоты. С умом и юмором. Из чего можно сделать вывод, что, дожив до 26 лет, Катя все еще была одна. Привлеченные ее хрупкостью мужчины подвергались жесточайшему разбору и, как правило, не доходили до серьезных отношений. Поэтому Катя грустно вздохнула и ответила своему странному собеседнику:
– Идеальных.
– Я вас понимаю, – мужчина как будто напряженно думал о чем-то своем, и Катя негромко кашлянула, чтобы напомнить о позднем времени.
– А вы уверены, что хотели бы именно идеального мужчину?
Разговор был абсолютно беспредметным, и Катя уже нетерпеливо посматривала на часы, зная, что скоро раздастся звонок от мамы, которая, хотя жили они отдельно, предпочитала знать, где и с кем Катя находится.
– О, да! Кто же этого не хочет.
– Вы знаете, Екатерина, я закончил свою работу. Знаю, что вы проявили много терпения и такта. И ни разу не позволили себе поторопить меня. Я это ценю. И думаю, вы не откажетесь принять от меня безделицу.
Катя возмущенно всплеснула руками, но он жестом остановил ее.
– Сейчас появилась такая новомодная забава. Раскраски для взрослых.
– Картины по номерам, – догадалась Катя.
– Именно. По номерам. Я думаю, вам понравится это занятие. Успокаивает и приобщает к великому искусству.
Он положил на стол неизвестно откуда взявшуюся плоскую коробку.
– Имя художника вам ничего не скажет. Но вы цените Гений.
«Портрет неизвестного», – прочитала Катя. – Это лишнее.
– Уверяю вас, нет.
– Ну, хорошо, – согласилась она. – Но мне вам подарить совершенно нечего.
– Вы уже подарили, – он не улыбался, как обычно при комплиментах, пожалуй, был даже строг.
– Прощайте, – он слегка наклонил голову и так же неспешно, как и всегда, скрылся за тяжелой дубовой дверью.
Катя глянула на часы. Было действительно слишком поздно. Она убрала книги на стеллажи и, взяв сумочку, подарок и ключи от машины, вышла следом. В темном зале какое-то время стояла могильная тишина, затем чуткое ухо уловило бы то ли тяжелый вздох, то ли усмешку. В неверном свете фонарей от стены отделилась фигура в черном костюме и, постояв немного, медленной походкой двинулась в глубь зала.
