Был конец января 2008 года, когда новогодние праздники отгуляны, подарки раздарены. Все устали от суеты и шумных застолий: от алкоголя мутит, от блюд разнообразных тошнит. Хочется поста, отдыха – хоть в работе.
Такое состояние охватило меня после одиннадцати лет жёсткого аскетизма. Я ждал конца праздников, чтобы обследоваться. У меня был хронический туберкулёз, но точного диагноза я не знал. Там… врачи не говорят правду по оперативным соображениям. Скрывают от пациентов настоящий диагноз. Я чувствовал себя неплохо, бодрился. Эйфория от свободы, видимо, действовала: новые запахи, вкусы, присутствие женщин, приводили меня в состояние аффекта.
В назначенный час я прибыл в больничный городок «Дубки» на окраине города Нальчика к участковому врачу, с надеждой на положительный результат, который дал бы оптимистичный прогноз.
Однако участковый врач, Эльмира Каюмовна Айсина, проговорила с чувством неловкости:
– Тенгиз, мне порадовать тебя нечем. Нужно срочно в стационар. Я бы не хотела тебя расстраивать, но…
– Почему стационар? Что, настолько серьёзно? – нахмурился я.
Она показала рентгеновский снимок. Там, кроме всего прочего, была большая каверна с чёткими контурами. Прямо под ключицей, в верхней доле правого лёгкого, ключица пересекала каверну пополам.
– Это мина замедленного действия, – удручено пояснила Эльмира Каюмовна. – Да и в анализах палочка есть. Так что пишу направление и с понедельника ложись. Договорись там насчёт места. Откладывать нельзя.
– Я не думал, что всё так серьёзно. Ведь чувствую себя неплохо, Эльмира Каюмовна, делаю гимнастику, пробежки по утрам, турник, брусья.
– Никаких брусьев! Ты что? Только прогулки. Беречь себя надо, лечение и покой, – она дала мне направление. – Желаю удачи! Ведь от тебя многое зависит. Есть такие, которые не борются и молодыми уходят. Жаль их… – она грустно посмотрела в пол. – Бывают тяжёлые, но выкарабкиваются. Никто не ожидал, а побеждают болезнь, живут. Так что, побольше оптимизма. Ты парень молодой. Должен справиться. Всё будет хорошо.
Я вышел из тубдиспансера задумчивый.
Да… неважные дела, плохо. Мама огорчится – сын вернулся, а здоровья нет. Теперь лежать в больнице. Сколько? Полгода, год?
Ну, а что ты хотел? – повёл я внутренний диалог. – Такой срок отмотать без последствий? Так не бывает. Как ты себе там говорил? Когда выйдешь – первые трое суток – шок, потом, несколько месяцев – адаптация. Год надо, чтоб в себя прийти, а чтобы на ноги подняться – лет пять, не меньше. Половина от отсиженного срока должна пройти, чтобы маятник вернулся. Так что, Тенгиз Юрьевич, смирись, настройся на тяжёлую жизнь, не жди праздника, убей самолюбие.
Ничего, Господь поможет.
Дома я рассказал матери о положении дел. Мама слушала внимательно в позе «руки опустились», то задумчиво глядя в пол, то пристально на меня, временами, тяжело вздыхая. Выслушав, махнула рукой и сказала:
– Пойдём, на кухне поговорим. Я тебя покормлю.
Мама поставила передо мной тарелку с соусом, блюдце брынзы, зелень и чёрный хлеб.
– Ничего, Тенгиз. Что поделаешь? Надо лечиться. Правильно твоя Каюмовна сказала, всё от тебя зависит. Твой отец всю жизнь боролся с этой болезнью, – подбадривала она и наблюдала, как я кушаю. – Я позвоню Валерию Николаевичу. Ты его не помнишь, наверно. Бронхолог. Давно в «Дубках» работает, ещё отца лечил. Я поговорю с ним на родном, осетинском, он поможет.
Я вернулся в комнату и сел в кресло. Ощущение сытости поменяло настроение, всё предстало не в таком уж чёрном свете.
– Мам, всё будет хорошо! Я не падаю духом. Просто хотелось начать жить, работать, семью завести. Мне ж тридцать три, мои ровесники детишек воспитывают, – вернулся я на кухню. – Уже не мальчик, мне женщина нужна, – вырвалось с какой-то обидой в голосе.
Мама протирала вымытую посуду.
– Знаешь что?!.. Женщина ему нужна!.. Нечего было в тюрьму садиться! Кто тебе виноват? – Укорила она. – Я, что ли, не хочу, чтоб у тебя всё наладилось? Очень хочу твоих детей понянчить, пока у меня силы есть.
Я почесал затылок. Мать права, по большому счёту. Пенять приходится на себя. Мы имеем то, что заслуживаем.
А заслужил я тяжёлое социальное положение. Вернулся после одиннадцати лет к матери в однокомнатную квартиру в хрущёвке.
Была у нас четырехкомнатная квартира в том же районе. Но, когда отец упокоился, старший брат переселил мать в однушку, а разницу забрал, поехал в Москву, поставил всё на свою фантазию и закончил тем, что совесть загнала его обратно в зону на семь лет. Матери оставил после себя внука – проявление силы Всевышнего, и свидетельство того, что и от таких непутей рождаются лучезарные дети.
К этому разбитому корыту и пришёл я по возвращению из того мира. Племянник, только начавший разговаривать, назвал меня «деда», потом «папа», на этом мы и поладили. Такие крайности в восприятии ребёнка были, потому что я, как больной хроническим туберкулёзом, не допускался до племянника и наши встречи носили случайный характер, с большими промежутками.
Короче говоря, старт, с которого предстояло начинать новую жизнь, оказался настолько низким, что поначалу хотелось кричать от безысходности. Я представлял, что по освобождению будет тяжело, но, чтобы настолько, не думал.
Крепись, – говорил я себе. – Это проверка на прочность. Терпи. На всё воля Господа.
Этим же вечером мама позвонила Валерию Николаевичу Цахилову, объяснила, что надо ложиться в стационар. Он посоветовал подойти к нему и на месте всё решить.
Утром назначенного дня мы прибыли в «Дубки» и проследовали к республиканской туберкулёзной больнице. Больница располагалась в здании санаторно-курортного типа. Летом, объятая зеленью, она выглядела, как белый кирпич в траве, а сейчас, в конце января, в малоснежную южную зиму, как серый придорожный камень.
Поднялись в отделение диагностики. Подождали в коридоре, пока подойдет Валерий Николаевич, при этом перемигивались с мамой, стараясь не нарушать покой сидящей на посту строгой медсестры.
Пришёл Валерий Николаевич, поздоровался и завел нас в кабинет. Попросил рентгеновский снимок, посмотрел на свет и проговорил со всей серьёзностью:
– Да, каверна большая. Надо лечиться…
– Каюмовна говорила, что возможна операция, – вставила мама.
– Давайте так, – сказал Валерий Николаевич. – Вперёд забегать не будем. Надо упорно лечиться минимум полгода. Потом будем делать выводы. Видно, запущенный туберкулёз. Может быть, при лечении произойдет чудо, – пошутил он без тени улыбки. – Вообще-то, туберкулёз вещь индивидуальная, у каждого протекает по-своему. Я направлю вас во вторую терапию, к Зауру. Под его наблюдением будешь лечиться, понял? – посмотрел на меня строго. – И без баловства, чтоб я не краснел за тебя.
