Антонио давно уже мучился сомнениями, так ли он живёт, не обман ли всё в этом мире. За себя ли выдают все эти предметы и события, или мы не понимаем их, искажаем суть. «Где, где та правда? – Он сидел посреди мастерской, на заляпанном краской табурете, в своей любимой позе: широко расставив костистые колени и опираясь на них уставшими руками. Длинные жилистые пальцы лежали на коленях, обнимая их. Ногтевая пластинка жёлтого цвета, не отмывалась от красителей. Голову он свесил вниз, упираясь подбородком в грудь. – Устал, Господи! Так устал! Где? Где та черта, до которой должен человек дойти, чтобы стало всё ясно и понятно, а жить просто и легко? – В мастерскую заглянул подмастерье и, увидев учителя в раздумье, исчез. Антонио уставился на пальцы ног, на взбухшие на ногах вены, – надо поделать примочки – мелькнула мысль. – Опять заканчивается краситель, пора пойти на рынок. Никто, никто не может выбрать то, что мне нужно. Всё приходится самому. О, грехи наши тяжкие… Вот Никола, сколь умён, а кто его слушает? Смотрел я в его перископ – много тайн он открыть может. Да кому это надо? И надо ли? Господи! Господи! Неужели напрасны труды наши?» – Он поднял голову и упёрся взглядом в полотно. Взгляд постепенно стал проясняться, становиться осмысленнее и строже. Наконец, он увидел точку, ту, единственную, где надо добавить охры… Он встал медленно и, не отводя от неё глаз, крикнул: «Жюли, охру…»
Мгновенно подскочил, ожидавший поблизости распоряжений, подмастерье.
Сделав мазок, Антонио отошёл и, окинув взглядом работу удовлетворённо кивнул. Нога фавна ожила, казалось, сейчас он пошевелит пальчиком. Всё реже Антонио был доволен своими работами, всё требовательнее к ним относился. Да, его полотна заказывали влиятельные лица, платили за них золотом, висели они во дворцах… Но, не этого хотел он.
Антонио сел и снова задумался. «Жизнь подходит к концу. Сколько ещё успею? И успею ли то что должен… А что должен? Кто знает ответ на этот вопрос… Что останется после меня миру? Эти полотна? А нужны ли они? Или это была моя прихоть всю жизнь писать…»
Хандра начала наваливаться с новой силой. Недовольство собой росло. «Надо уйти из мастерской, не ровен час не удержусь… Сколь уж полотен попортил».
– Антонио, друг мой! Как я рад тебя видеть! – в мастерскую широким лёгким шагом вошёл Никола.
Антонио поднялся, раскинул руки для объятия, но не обнял, боясь запачкать гостя. Подбежал подмастерье, помог снять рабочую тунику. Только после этого друзья обнялись.
– Как ты вовремя, Никола! Хандра гложет.
– Попутешествовать тебе надо, Антонио. Отвлечься от мрачных мыслей. Свежие впечатления настроят тебя на другой лад.
– Да разве от себя убежишь, Никола? Жизнь к концу подходит. Нет удовлетворения. Гложет душу. Гложет… Ты-то меня понимаешь, тебе могу сказать.
– Понимаю, Антонио. Но, наверняка есть место, куда тебе хочется поехать, да всё время не выберешь? Вот туда и поезжай… – Никола точно знал, куда Антонио стремился всю свою жизнь, да всё оправдывал себя занятостью. А вот, говорят в Риме выставка новых полотен английского художника.
– Английского? Эка хватил! Вот ещё новость… Не слыхал. Совсем затворником стал. Не поехать ли нам туда вместе, Никола? Найдёшь немного времени для старого и нудного друга? И правда, сколько лет я не покидал мастерской? – Антонио осмотрелся. Стеллажи заставлены сухими красителями, готовыми красками. … Сколько ночей не спал, всё искал пропорции, смешивал, красил… – Наверно, я попросту устал, ты прав, Никола. – Жюли, сколько ты лет у меня?
– Четыре, учитель.
– Надо же, четыре… Значит столько я не покидал этих стен, за исключением выхода на рынок за специями.
Может правда подумать об отдыхе? Перед глазами Антонио мелькнули картины прошлого. Он путешествует. Проезжает пыльные итальянские деревеньки. Везде за ним бегут дети и собаки. Дети голодные и оборванные. Они тянут ручонки, он бросает им деньги. Тот кому достался грош радуются, остальные бегут за ним в надежде что и им повезёт и богатый сеньор бросит ещё горсть монет. Так было во всех деревнях. Но, однажды… Долго бежал за ним мальчуган, повторяя одну фразу: «Senor, vi chiedo! Senor, vi chiedo!…». Антонио уже порядком отъехал от деревни, а оборвыш всё не отставал, пылил тонкими ножками по дороге из последних сил. Наконец, силы его кончились, он упал и не поднимался. Антонио приказал остановить повозку и вернулся к мальчишке, посмотреть жив ли. Мальчишка лежал, уткнув лицо в песок, плечи его вздрагивали, одна рука была сжата в кулачок, там были деньги, брошенные ему Антонио. Другая рука скребла песок с такой безысходностью, что Антонио не задумываясь подхватил на руки это лёгкое вздрагивающее, в худой одежонке тельце. Мальчишка заскулил и потерял сознание…
Подмастерье Антонио не был нужен, и он отправил мальчишку на кухню, да и забыл о нём. Но, через два месяца стал он замечать в мастерской странное. Кисти утром были чисто промыты, на стеллажах порядок какого никогда не было. Он к подмастерью, спрашивает – Ты? Тот только рот раскрыл от удивления, но головой кивнул.
– Подай мне…
Не сразу нашёл он на полках, что попросил учитель.
Потом стал Антонио слышать «голос сверху». Только подумает, что взять со стеллажа, а голос уже подсказывает, где это стоит. Но всё-таки выловил. Прокрался ночью в мастерскую, а там «оборвыш с дороги» порядок наводит. Мальчишка окреп, глаза живым огнём светятся.
– Простите, синьор…
– Подойди… – Антонио сел на табурет посреди мастерской, как любил.
Мальчишка голову опустил, потом выпалил: «Возьмите меня в подмастерья! Только… денег у меня нет платить…, я по дому работать буду. Возьмите…»
– Родные есть у тебя? Почему ты бежал за мной?
– Нет никого. Ногти ваши увидел…
– Ногти? – Антонио поднёс ногти к глазам, разглядывая их. – Н-да… – Он трудится и трудится, и не задумывается о том, как выглядят ногти живописца.
– Откуда ты узнал про ногти?
– Я не знал, догадался. Когда я рисовал углем, ногти вбирали его в себя, а когда глиной – желтели…
– Ты рисуешь?
Мальчишка кивнул.
– Неси! – Антонио задумался, снова рассматривая свои ногти.
Мальчишка прибежал быстро, принёс на дощечке рисованную углем картину. Без труда узнал Антонио деревню, где подобрал его. Живописно разбросанные по горе домики, стайки собак и детей.
– А второй?
Мальчишка потупился, но всё же протянул Антонио. Антонио увидел женскую головку с грустными глазами. Она была написана маслом.
– Ты мои краски воруешь? – он хотел рассердиться.
– Ни.., учитель! Это то, что с палитр оставалось.
– Кто это?
