Железные перила со следами ржавчины цвета давно высохшей крови пересекают потрескавшуюся мощеную дорогу, что ведет в глубь Низины. Переезжая железнодорожные пути, я думаю о том, что женская тюрьма штата Джорджия расположена с неудачной стороны от них и, может быть, мне следует расценить это как еще одно предупреждение и повернуть назад. Сегодня 30 июня, четверг. На часах около четырех. Можно успеть на последний рейс до Бостона.
Но я знаю, что не вернусь.
Этот участок прибрежной Джорджии – местность довольная мрачная: угрюмые леса с гирляндами бородатого мха, котловины, прорезанные извилистыми протоками, равнины, заросшие травой. Над солоноватой водой неторопливо, едва не касаясь ее ногами, пролетают белые и голубые цапли. И снова лес, лес по обе стороны от узкой асфальтированной дороги. Вьющиеся кудзу душат невысокие кусты и накрывают лесную крону темными чешуйчатыми листьями, поднимающиеся из болот могучие кипарисы с толстыми шишковатыми стволами напоминают неких доисторических существ, бредущих по застывшей воде. Ни аллигаторов, ни змей я пока не заметила, но знаю: они где-то здесь и наблюдают за моей белой машиной, ревущей, фыркающей и постреливающей.
Как я оказалась в таком драндулете, шатающемся по дороге будто пьяный, пропахшем фастфудом, сигаретами и тухлой рыбой, сама не знаю. Брайс, мой администратор, получил совсем другие указания: заказать надежный и безопасный седан средних размеров, желательно «вольво» или «камри», с боковыми и фронтальными подушками безопасности и джи-пи-эс. Когда на выходе из аэропорта меня встретил молодой человек на белом грузовом фургоне без кондиционера и даже без карты, я сказала, что, очевидно, произошла какая-то ошибка. Он показал договор, в котором значились имя и фамилия: Кейт Скарпетта. Я ответила, что, во-первых, меня зовут не Кейт, а Кей, и, во-вторых, мне наплевать, чье имя там значится. Я не заказывала грузовой фургон. «Лоукантри консьерж коннекшн» приносит свои извинения, ответил молодой человек, загорелый, в майке, камуфляжных шортах и рыболовных шузах. Он представления не имеет, что и как случилось. Должно быть, какой-то сбой в компьютере. Он с удовольствием предоставит в мое распоряжение что-то другое, но только попозже, может быть, к вечеру или завтра.
Пока что все идет не по плану, и в ушах у меня звучат слова моего мужа, Бентона, предупреждавшего, что так оно и будет. Я будто вижу, как он стоит у нас в кухне, облокотившись на травертиновую стойку, высокий, стройный, с густыми седыми волосами, красивым, точеным лицом, и смотрит на меня серьезно и угрюмо. Мы снова спорим из-за моей поездки сюда. Наконец-то перестала болеть голова. Не знаю почему, мне еще хочется верить, что все наши разногласия можно было бы решить за стаканчиком вина. Или двумя. Светлое, прозрачное «пино-гриджио», легкое, с яблочной ноткой – своих денег оно точно стоит.
Врывающийся через открытые окна воздух, плотный и жаркий, приносит едкий, кисловатый запах преющих растений, солончаковых болот и ила. Фургон спотыкается, дергается, но ползет по залитой солнцем излучине, где пируют на каком-то трупе грифы-индейки. Огромные безобразные птицы с рваными крыльями и лысыми головами взлетают медленно и тяжело. Я объезжаю шкуру енота, вдыхая острую, гнилостную вонь, которая слишком хорошо мне знакома. Человек или животное – значения не имеет. Смерть я узнаю издалека, а если бы вышла из машины и присмотрелась к останкам повнимательнее, то, не исключено, смогла бы сказать, от чего он умер и когда, и даже определить, что и как его убило.
Обычно люди называют меня судмедэкспертом, некоторые думают, что я – коронер, а кое-кто даже путает меня с полицейским врачом. Если уж быть точным, я – врач-патолог со специализацией в судебной медицине и трехмерной радиологии; другими словами, прежде чем браться за скальпель, я сканирую тело изнутри. У меня есть степень по юриспруденции и звание полковника запаса Военно-воздушных сил. Именно Министерство обороны и назначило меня в прошлом году главой Кембриджского центра судебной экспертизы, созданного при Массачусетском технологическом институте и Гарварде и финансируемого военными совместно с властями штата.
Я – эксперт по определению механизма убийства, будь то болезнь, яд, медицинская ошибка, воля Божия, огнестрельное оружие или СВУ – самодельное взрывное устройство. Каждый мой шаг должен быть юридически обоснован. Мне положено оказывать помощь правительству Соединенных Штатов – в меру необходимости и в соответствии с полученными указаниями. Все это означает, что я не вправе жить так, как живет большинство людей. От меня требуется одно: строгая объективность и профессиональная беспристрастность. От меня не ждут собственного мнения или эмоциональной реакции, с какими бы ужасами и жестокостями я ни сталкивалась. Даже если зло коснулось меня лично, как произошло четыре месяца назад, когда на мою жизнь покушались, мне все равно положено оставаться бесстрастной, как камень или железный столб, уверенной в принимаемых решениях, спокойной и хладнокровной.
– Только не говори, что у тебя посттравматическое стрессовое расстройство, ладно? – сказал начальник Службы медэкспертизы Вооруженных сил генерал Джон Бриггс после того, как 10 февраля прошлого года меня едва не убили в собственном гараже. – Всякое бывает. На свете полным-полно чокнутых.
– Да, Джон, конечно. Всякое бывает. Так было, и так будет, – ответила я, как будто ничего особенного и не случилось, как будто я ничего и не заметила, хотя на душе у меня было отнюдь не спокойно. Теперь я намерена детально разобраться, что же пошло не так в жизни Джека Филдинга, и хочу, чтобы Дона Кинкейд получила за все сполна. Пожизненный срок без права досрочного или условно-досрочного освобождения.
Бросаю взгляд на часы. Руку с руля не убираю – чертов фургон трясется как проклятый. Может, развернуться и назад? До последнего рейса на Бостон около двух часов. Успеть можно, думаю я, хотя прекрасно понимаю, что уже не вернусь. Что бы там ни было, я пойду до конца, как будто передала управление автопилоту, отчаянному и, возможно, даже мстительному. Меня переполняет злость. Как выразился мой муж, судебный психолог ФБР:
– Тебя обманывают, Кей. Возможно, даже подставляют. Но больше всего меня беспокоит, что ты сама лезешь на рожон. То, что ты воспринимаешь как желание сыграть на упреждение и помочь, на самом деле есть твоя потребность облегчить чувство вины.
Я в это время готовила ужин в кухне нашего дома в историческом здании, построенном одним известным трансценденталистом.
– Джек погиб не из-за меня.
– Ты всегда чувствовала себя виноватой в отношении его. Ты вообще винишь себя за многое, к чему не имеешь никакого отношения.
