Весенним субботним днём, 9 мая 1998 года, в живописном городе Эребру, что расположен в центре Швеции, юная Оливия Магнуссон отмечала своё восемнадцатилетие. Этот день был жарким не только из-за безветренной погоды и палящего как никогда в мае солнца, но и праздничной суеты. С самого утра в дом, где она проживала с родителями, Хуго и Ингрид, двухлетним братом, малышом Гуннаром, и дедушкой Густафом, прибывали гости: тёти и дяди с двоюродными братьями и сестрами, знакомые и коллеги её родителей, однокурсники, и конечно же, старые школьные друзья. Даже соседский пёс Плутарх, весьма заинтересованный запахом жареных сосисок, проскользнул под забором, чем очень напугал тетю Сару, и начал радостно вилять хвостом вокруг Оливии и Ингрид, выпрашивая лакомый кусочек.
Оливия росла радостной, немного робкой девушкой. Она не выделялась особенной красотой, но её карие глаза и милая улыбка очень располагали. Она хорошо училась в школе, проявляя интерес к точным наукам и фехтованию. После школы Оливия поступила в медицинский колледж в Стокгольме. Столичная жизнь не очень хорошо сказывалась на теперешней второкурснице. Из-за постоянных недосыпов, кофе и быстрого течения жизни в столице её лицо приобрело бледный оттенок, который, однако, был ей к лицу. Но сегодня она светилась от счастья. Поздравления и подарки сыпались без конца, а смех друзей, вкусные напитки и прочие атрибуты праздника придавали ей сил и вдохновения. Её ярко-синее платье и зеленая лента в ухоженных волосах мелькали повсюду.
Наконец, всё было готово к началу. Гости и хозяева расселись за огромным столом (под которым нашлось место и Плутарху) и начались тосты. Все пожелания были искренними и сердечными: здоровья, хороших отметок, подходящей второй половинки, успехов, лёгкой дороги в жизни. И лишь слова дедушки Густафа я хотел бы привести тут без сокращений и правок. Сказал он следующее: «Милая Оливия, твоя вторая жизнь начинается в этот день. Сегодня ты совершишь удивительное путешествие. Прими этот факт достойно, как подобает нашей династии. Впереди у тебя необычная жизнь, о которой ты не станешь распространяться. Я желаю тебе не упасть в обморок от услышанного сегодня. И не смей, Хуго, толкать меня носком ботинка. Пью за тебя, дорогое дитя».
После такого тоста разговор за столом долго не клеился. Даже малыш Гуннар перестал лепетать и удивленно рассматривал всех сидящих за столом из своей кроватки. Лишь благодаря соседскому весельчаку Олафу Ларссону атмосферу удалось развеять несколькими анекдотами. Но именинница была не омрачена, а лишь заинтригована таким поздравлением. Её интерес был вызван не только словами, но и особой дедушки.
Густаф Магнуссон, 62 года отроду, слыл чудаком с крутым нравом. В семье его уважали за острый ум, прямоту, готовностью помочь в трудной ситуации, руками или словом. Ни один семейный совет не проходил без его участия. Но он был затворником, а это в современном мире – преступление. Он почти не выходил на улицу, всё сидел в своей комнате-кабинете, разве что в редкие предрассветные минуты мог прогуливаться в одиночестве к речке. Здоровался только с городскими дворниками (видимо, привычка детства). В молодости он работал несколько лет банковским клерком, а после смерти его жены Аннет, удивил всех знакомых, бросив перспективную карьеру ради работы в городской библиотеке, откуда и был проведен на пенсию год назад через 40 лет стажа. Он был грузен, чуть сутул, носил бакенбарды и курил капитанскую трубку. Его голубые глаза смотрели так, словно оценивали возможности собеседника и нередко в них можно было прочесть неприкрытое разочарование.
Гости уже расходились, когда дедушка Густаф подошел к Оливии и шепнул ей на ушко: «Милая, жду тебя в своём кабинете». Девушка несказанно обрадовалась. Сердце забилось сильнее, разгоняя адреналин. Что выдумал старик? Что значили его слова за столом?
Любопытство – страшный враг. Он кусает нас внутри, мешая логике. Именно любопытство толкает нас на необдуманное действие в тот момент, когда мы не можем больше терпеть незнание. Сомнения отходят, и мы делаем этот шаг, спеша, не успевая насладиться моментом познания.
Так вышло и с Оливией. Правила этикета требовали от неё светского поддержания разговора с неспешно одевающимися гостями в прихожей, но девушка, бросив всем «Пока и спасибо, что пришли» буквально сбежала от удрученной мамы на второй этаж к деду.
Поднимаясь по лестнице, она еще слышала возню внизу, но всем чутьём ощутила приключения. «…вторая жизнь начинается в этот день» – сказал дедушка. Что он имел в виду?
Дверь в комнату деда было обычно заперта (он терпеть не мог незваных гостей), но сейчас была приоткрыта. На внешней стороне Густаф еще в юности пригвоздил табличку «Кабинет Густафа Магнуссона. Стучите или идите прочь». Из щели доносился приглушенный звук музыки и горел ночник.
Девушка постучала и вошла в комнату. Она и до отъезда в Стокгольм не часто бывала тут, а теперь и вовсе виделась с дедушкой только в общих комнатах. Потому, она успела подзабыть и односпальную кровать у окна, и письменный стол, и все эти кучи книг, стоявших на полках шкафа и на полу ровными шеренгами, будто солдаты перед своим командиром. Также имелся и шкаф для одежды, но, казалось, он растворяется в комнате, уступая место книгам. Обои дед не любил, потому все стены были в картинах известных и не очень художников. Между кроватью и окном по левую сторону окна стояло просторное кресло-качалка, на столе ночник, часы, магнитофон, несколько магнитоальбомов и фотография бабушки Аннет. Вот, пожалуй, и все, что было в его «кабинете», не считая «хаотичного порядка» (так прозвала эти бумаги Оливия) на письменном столе. Хозяин комнаты сидел в кресле-качалке, изучая окно, спиной к вошедшей.
– Дедушка, тебе, наверное, этот вид из окна уже порядком надоел? – спросила Оливия, войдя в комнату и закрывая дверь.
– Милая, подойди ко мне и сядь рядом на кровать, – он редко отвечал на вопросы.
Оливия присела на кровать справа от кресла и взглянула на известную ей картину за окном: улица, берущая начало в цветущих садах, ночные фонари, один берег реки на горизонте, луна на небосводе – ничего нового. Густаф поднялся с кресла (когда он успел переодеться в домашнюю одежду?) и наклонился над самым темным углом комнаты. И только теперь Оливия приметила очертания сундука в углу возле кровати. Густаф забренчал ключами и ловким движением открыл старый скрипучий замок. Склонившись над сундуком, старик, пошарил в нем рукой, разгребая кучи какого-то старья, и выудил на свет книгу. Небольшого размера, напоминавшая, скорее, дневник, она была без обложки, но старательно обёрнута газетной бумагой. Держа книгу одной рукой, он закрыл сундук на замок, спрятал ключи и умостился в кресле.
